Любовь холоднее смерти - Анна Малышева

Он в это время как раз подозрительно уставился на открытую форточку и принюхался. Света выругалась про себя. Забыла закрыть! Но пепельница была чистой, кресло стояло на законном месте… Все было в порядке, придраться не к чему.

– И что ты там вспомнила? – недовольно спросил он, закрывая форточку. – Напустила холоду…

– У нас с Серегой в детстве была одна игрушка… Обезьяна. Если ее завести, она начинала кувыркаться. Была у нас такая или нет?

Он обернулся, глядя на нее с искренним удивлением. Света ждала этого взгляда, сама не понимая, почему так волнуется. Если бы он испугался вопроса или расстроился – тогда бы она волей-неволей что-то заподозрила… Но отец только удивился.

– Начинала кувыркаться? – переспросил он, хмуря брови. – Не помню.

– Да? Жалко. Она еще всегда закувыркивалась под диван, а мы с Серегой лазили за ней.

– О боже мой… – тяжело вздохнул он, опускаясь в кресло и поеживаясь от стылого воздуха. – Сперва эта двухчасовая музыкальная каторга, потом ты со своей обезьяной! И наш кретин не звонит. Где он может быть, как по-твоему?

– Наверное, у подружки какой-нибудь, – правдиво ответила она.

Но отец не поверил:

– Сама говоришь, что он влюблен в Лиду. А может, он все-таки у нее?

Она покачала головой и пошла к двери. На пороге обернулась и невинным голосом спросила:

– А может, у нас сохранилась эта обезьяна? В наших детских вещах?

– Спроси у матери, – последовал вполне разумный совет.

Девушка осторожно прикрыла дверь и отправилась в спальню. Мать сидела перед туалетным столиком и не торопясь, с расстановкой снимала макияж. После каждого прикосновения к лицу ватным комочком, смоченным в косметических сливках, женщина останавливалась и придирчиво осматривала то, что открывалось под косметикой. Мать могла сидеть перед зеркалом часами, и это невероятно раздражало Свету, которая, в пику ей, даже пудрой не пользовалась.

– Мам, у меня вопрос. – Она упала животом на широкое супружеское ложе, застланное скользким атласным покрывалом. Немного поерзала, устраиваясь поудобнее. – У меня в детстве была заводная обезьяна?

– Не знаю, милая, – рассеянно ответила та, продолжая глядеться в зеркало.

– Как это? Отец не помнит, ты не знаешь – кого же мне спрашивать?

– Ну кто же помнит такие пустяки, – ответила та тягучим медовым голосом. – Я и своих-то игрушек не помню, не то что твоих.

– А я помню обезьяну, – твердо заявила Света. Все это начинало ее раздражать. Неужели родители обращали на них так мало внимания, что не запомнили такой примечательной игрушки? – Ее звали Маша.

– Ох, детка… – Новый тампончик, очередной оценивающий взгляд на свое отражение. – Я так устала, а ты требуешь, чтобы я вспомнила то, что было двадцать лет назад! Наверное, была такая обезьяна. Раз помнишь – значит, была.

«И так всегда. Говорит, только чтобы отвязаться. – Света опустила голову на постель и задумалась. – Хотя ничего удивительного, что она не помнит. У нее вообще короткая память».

– Мам, а где наши детские вещи? – спросила она, не поднимая головы.

Та удивилась и обернулась, держа в руке черный комочек – она как раз снимала тушь для ресниц. Один глаз был все еще накрашен, другой – уже нет, и она смешно моргала им – с запозданием, будто испорченная кукла.

– Какие вещи? – переспросила она. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, то, что родители хранят на память, – объяснила Света то, что сама узнала только сегодня. – Всякие там подгузнички или маечки… Куклы, игрушки… Ну хоть что-нибудь?

– Прости, но я… – окончательно растерялась та.

– Что? Неужели ничего нет?

– Нет… – У матери был такой виноватый вид, будто ее уличили в позорном поступке. Она быстро вытерла второй глаз и промокнула слезы салфеткой. – Так щиплет, наверное, нужно менять крем… Ты меня прости, но я как-то не думала, что это нужно сохранять.

– И ничего не оставила?

– Ничего… Но зачем тебе эти вещи?

– Я думала, может, там завалялась обезьяна, – неохотно ответила девушка. Она с трудом заставила себя сохранять спокойствие – до того обиделась на родителей. «Ну ладно, она… Ее волнуют только собственные наряды. Но почему папа разрешил выкидывать! У других людей хранятся всякие соски-погремушки, а у нас ничего нет!» Возможно, впервые в жизни она почувствовала себя хуже других. Это было настолько новое и неудобное чувство, что Света окончательно растерялась.

Мать тем временем продолжала оправдываться. Она говорила что-то о том, как быстро дети растут и портят вещи, как трудно хранить дома кучу всякого хлама и как важно поддерживать порядок в квартире, особенно если в ней нет ни чулана, ни антресолей, куда можно запихать узлы со старьем.

– Я хотела сделать хотя бы одни антресоли, но твой папа был против. Сказал, что не любит этого… Ты же сама знаешь, что мы все выбрасываем, ничего не храним… – беспомощно оправдывалась она.

– Ну и черт с ним, – почти не разжимая губ, ответила дочь.

– Что?

– Ничего. – Она вздохнула. – Мам, а тебе понравился мюзикл?

Перемена темы была резкой, но тем не менее мать обрадовалась. Она с упоением описала все достоинства постановки. Особенно ей понравилось, что пели не профессиональные артисты, а люди с улицы.

– В этом особый шик, понимаешь? – внушала она Свете. – И вышло так хорошо, так естественно… Ну все как в жизни.

– Знаешь, я никогда не задумывалась, любишь ты музыку или нет? – проговорила Света, переваливаясь на бок и подпирая щеку кулаком. Она выглядела так, будто настроилась на задушевную беседу.

Мать слабо зевнула, пожала плечами и повернулась к зеркалу. Продолжая снимать грим, она ответила, что, конечно, любит музыку. Кто же ее не любит?

– Я, – назвала пример Света.

– Ну, ты… Нет, я всегда любила.

– А ты поешь? На пианино играть умеешь?

Женщина тихонько рассмеялась и сообщила, что когда-то училась в музыкальной школе, но ее забрали после третьего класса, потому что музыка мешала ей делать уроки.

– И ты расстроилась?

– Что ты… Нет, конечно. Мне там вообще не нравилось. Кстати, Сережа не звонил?

«Папа-то сразу спросил, а она – вон когда». Получив отрицательный ответ, женщина продолжала рассказывать о том, какие постановки она видела в Большом театре, какие у нее любимые оперетты… И вдруг, неожиданно увидев в зеркале злое лицо дочери, оборвала себя на полуслове.

– Что с тобой? – испуганно спросила она. – Почему ты на меня так смотришь?

– Не по чему.

– Это из-за игрушек? Но если бы я знала, Светик…

– Сто раз говорила, так меня не называть!

Выходя из спальни, девушка столкнулась с отцом. Тот едва заметил ее и сразу обратился к жене: