Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

я, как видишь, выпил нынче изрядно. Ладно, иди спать, Судейкин. Завтра мы с тобой встретимся и окончательно договоримся. Да… А верить-то людям нужно. Я вот тебе, Георгий Порфирьевич, в качестве жеста доброй воли сейчас один секрет открою. Хочешь?

– Хочу, ваше высокопревосходительство. Как не хотеть?

– Ну слушай! Есть очень высокопоставленные люди, которые готовы в случае удачного покушения на нашего обожаемого монарха заплатить 300 тысяч золотом. Возможно, и больше дадут! Победоносцев про сие то ли проговорился, то ли намекнул…

– Что ж, ваше высокопревосходительство, чего-то подобного я ожидал. Прикажете установить негласное наблюдение за Победоносцевым?

– Не прикажу, а порекомендую. Только очень-очень аккуратно. Ладно, иди. Пойдешь через приемную – вели ротмистру Изотову зайти.

– Честь имею, ваше высокопревосходительство. Только насчет ротмистра я очень сомневаюсь, Александр Романович! Он ведь за мной, негодяй, на «прошкином экипаже» поехал. Казаков верхоконных прихватил, каналья! Городового с перекрестка. В общем, шуму наделал. Вы уж простите, Александр Романович, но я их с Прошкой-злодеем наказал. Заставил их все пойло для моего вытрезвления самих выпить. Так что, боюсь, непотребны пока оба. Думаю, до утра блевать будут.

Давно уже захлопнулись за Судейкиным тяжелые двери, а Дрентельн все смеялся. Сначала стоя, потом, не переставая хохотать, повалился на канапе, треснувшее под его грузным телом, а под конец и вовсе оказался на полу, под испуганными взглядами ничего не понимающих ночных жандармских сторожей.

Ретроспектива-7

В тюрьме у Ландсберга обнаружилась стойкая привычка просыпаться задолго до тюремного колокола. Просыпался он бесшумно – просто открывал глаза, будто только что ненадолго прикрыл веки. Это было сродни солдатской привычке, выработанной годами в боевых походах и на однообразной службе. Эту привычку он перенес и в тюрьму – и очень дорожил тихим утренним часом, который принадлежал ему и только ему одному. В этот час не нужно было ни отвечать на чьи-то вопросы, ни поддерживать бесед с соседом, ни думать о прошлом и мрачных перспективах будущего.

Тишина в камере не была мертвой и давящей на уши. Где-то далеко слышались переговоры караульных во дворе, тихое шарканье метлы по камням тюремного двора.

Наслаждаясь утренней тишиной и покоем, Карл часто думал о простецком деревенском мужичке, о Васе-Васильке по фамилии Печонкин, появляющимся по утрам в камере для исполнения обязанностей уборщика и прислуги.

«Поварские» в обязательном порядке, хотя и исключительно по желанию, подрабатывали на уборке камер, в которых обитали арестанты из благородных, хотя никакими тюремными уставами этого оговорено не было. Как понял Ландсберг, тюремный персонал вообще на многое смотрел сквозь пальцы, а иные нарушения содержания прямо поощрял. Диктовалось это, конечно, не заботой об арестантской тяжелой доле, а стремлением к покою и небольшому «приварку» к казенному жалованию.

Тюремные приставники и их помощники, доподлинно зная о перечне разрешенных и запрещенных арестантам предметов бытия, смотрели на этот перечень весьма философски. Тюремный устав запрещал, к примеру, курение в камерах, всевозможные игры и даже чтение книг, не одобренных для арестантов специальным решением Священного Синода. Так что же прикажете делать целыми днями господам арестантам, не обремененным решительно ничем, кроме собственных мыслей? И, разумеется, тюремные сторожа, не особо чинясь, охотно покупали для арестантов табачок, приносили интересные книжки и даже газеты.

Белье и одежда у арестантов была на «одну колодку» – из грубого сукна серого цвета и без пуговиц, обувка была грубой и вся одного размера. Иметь же свое белье и обувь устав категорически запрещал. Этот запрет персонал замка соблюдал не слишком свято, и не имел ничего против, если арестант при деньгах заказывал в сапожной и портняжной мастерских «полуказенную» обмундировку. В таком разе и кожа для обуви, и материал для одежды покупались на воле, лучшего качества и непременно самими же тюремщиками. Продавалось это, разумеется, по своей цене, втридорога. Арестанты и тюремное начальство, зная о покупках и «наценках», не возражало – лишь бы вид обуви и одежды не слишком отличался от казенного.

Смирным и неконфликтным арестантам тюремщики приносили в замок продукты и даже водку. Они же выступали в роли посредников в общении арестантов с их родственниками и знакомыми: охотно отправляли с воли телеграфные и почтовые депеши – особенно если те содержали просьбы о денежном вспомоществовании. Все знали: получив с воли денежку, арестант непременно поделится с благодетелем. Иначе и быть не могло!

Ландсберг, проснувшись, продолжал лежать не шевелясь и не изменяя ровного дыхания. Даже в полной темноте и не подходя к окну, он живо представлял себе все, что делается сейчас в замке. Еще во времена учебы вольноопределяющимся он, в числе прочего, изучал историю многих крепостей. Волею судьбы среди изучаемых была и история тюремного замка, в котором он пребывал.

Построено здание было в царствование Екатерины II для каких-то казенных надобностей. В начале XIX века, из-за недостатка в северной столице кордегардий, Литовский замок сделался надежной тюрьмой для преступников. После окончания наполеоновских войн целый ряд бывших казарм и кордегардий, в числе коих была и Литовская, остался без употребления и был «сбыт» военными властями гражданским ведомствам. Тогда-то созданное по примеру заграничных «Российское Попечительское о тюрьмах общество» и выхлопотало у государя высочайшее повеление об обращении Литовских казарм в тюрьму. Приложив немало сил и средств, общество за полтора года создало здесь мрачный тюремный замок, по старой памяти именовавшийся Литовским.

Время меж тем двигалось к побудке. Ландсберг живо представил себе широкий и темный двор тюрьмы, освещаемый пока лишь факелом топчущегося у колокольного столба солдата да открытой дверью караульного помещения у ворот. В дверях, с громадными часами в руках, сейчас стоит дежурный офицер. Солдат, ждущий сигнала дернуть за длинную сырую веревку, привязанную к языку колокола, не спускает с начальства глаз.

По сигналу побудки приставники всех отделений замка, зевая и крестясь, пойдут отпирать двери всех арестантских камер и выгонять их обитателей на ежеутренний пересчет и молитву.

Ни тихих, ни громких бунтов в Литовском замке никогда не происходило. Все без исключения арестанты весьма дорожили прогулочными часами, ежедневно предоставляемыми узникам Литовского замка в его дворе.

Как и всякий тюремный двор, этот был столько же скучен и мрачен. Так же, как и камеры, он был вымощен камнем с редкими чахлыми былинками в щелях между огромными тесаными валунами. Что могло привлекать во двор арестантов? Разве что больший простор да небо над головой вместо серых прокопченных потолков. Оказывается, было в тюремном дворе Литовского замка и еще кое-что.

Некий прежний смотритель замка в прежние времена загорелся идеей порадовать арестантов садиками для каждого отделения.

Члены «Российского Попечительного о тюрьмах общества», поломавшись для приличия, дал свое согласие на сию