Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

своим боевым и деловым качествам, по образу своего мышления и воспитания этот Ландсберг лично мне подходит. Опасный он человек. Опасный и хладнокровный. Но на императора руку, полагаю, не поднимет. Власова со старухой он от безвыходности ситуации убил. А император, извините, чем ему дорогу перешел? Вот если бы поработать с офицериком этим…

– Так-так-так-так! Поработать! Это ты молодец, Судейкин, что понимаешь – без труда и рыбки из пруда не добыть. Как поработать-то?

– Ненависть, отчаяние и обида, ваше высокопревосходительство! Эти чувства у арестанта разбудить и преумножить надобно. Сами глядите: были у Ландсберга друзья-товарищи. Где они все нынче, когда он в тюрьму попал? Все позабыли, никто не заступился! Его сиятельство граф Тотлебен к нему благоволил, вакансию для головокружительной карьеры представил – а нынче не заступился! Государь его на войну благословил, под пули и шрапнель отправил – а нынче из-за паршивого старикашки поскорее в отставку задним числом отправил. Не заступился государь за сапера славного батальона, которому Александр престолом и самой жизнью обязан! Ненависть ему надобно к императорской персоне внушить!

– В папке не все обиды Ландсберга перечислены, полковник! – Дрентельн опрокинул еще стопку, вытянул из бювара несколько листов бумаги. – Гляди: старик Тотлебен с дочкой своей прапорщика познакомил – той самой, которая нынче при особе Ее величества во фрейлинах состоит. Дело молодое, влюбились друг в друга без памяти! Вот доносец: спохватились граф с графиней, заслали к Ландсбергу зятя парламентером. Велели о дочке-фрейлине забыть…

– А он ослушался?

Дрентельн рассмеялся, колыхая грузным чревом:

– Про его мысли не знаю, полковник! Но вот тебе еще две бумаженции – одна от осведомителя из Министерства Двора Его величества, вторая подругой мадмуазель Тотлебен, тоже фрейлиной писана. Три дня назад Мария Тотлебен без ведома государыни отлучилась из дворца, зарядив из конюшен Великой княгини, и опять-таки без уведомления, экипаж. У лютеранской церкви на Васильевском острове наши голубки встретились и объявили себя помолвленными. Ландсберг ей колечко на палец надел, она ему сорочку свадебную, в согласии со старинными канонами, подарила. Эту сорочку она с подругами-фрейлинами шила, им же колечком и помолвкой тайной хвалилась!

– А почему сии бумаги не в папке Ландсберга лежат? – состорожничал Судейкин.

– Заметил? Умный ты, полковник! Мой осведомитель утверждает, что и сама помолвка, и подготовка к ней имела место быть с ведома и благословения княгини Долгорукой. Якобы бросилась к ней дочка Тотлебена в ноги, рассказала о родителях-разлучниках и получила совет и помощь…

– Понял, ваше высокопревосходительство. Опасаетесь, что если скандал до государя дойдет, то и про осведомителя он вашего узнает, и не похвалит вас за то, что вы его на самом верху завели? У его истинной, как он иногда утверждает, супруги…

– Я ж говорю – умный ты. Не чересчур ли, думаю?

– Слишком много ума не бывает, ваше высокопревосходительство! Сие нонсенс…

– Ладно, хватит философствовать! Давай к делу! Ненависть, говоришь, разбудить надобно у Ландсберга? А сможешь? И не стесняйся, ради Бога! Все свои, чужих тут нету!

– Сие возможно, ваше высокопревосходительство! Ненависть на обиде зиждиться должна. С газеток начать надо – помнится, писаки сообщали о поимке убийцы из Гродненского переулка, без упоминания личности, так? Стало быть, надо писакам пищу подбросить. Имя Ландсберга, его увольнение в отставку задним числом. Отдельно – про нежную дружбу с младшей графиней Тотлебен. Старого инженер-генерала не забыть упомянуть и про его протекцию Ландсбергу. С чего это, мол? В Инженерный замок пусть газетчики нос сунут и поинтересуются – с каких пор убийц на учебу в академию принимают? Про помолвку офицерика и фрейлины поживее расписать.

– Старика кондрашка хватить может, – покачал головой Дрентельн.

– Не наша печаль, ваше высокопревосходительство! После такого газетного скандала мадмуазель колечко Ландсбергу вернет непременно! А не догадается – заставят ее!

– Как же она кольцо вернет в Литовский замок? Через стену перебросит?

– А это моя забота будет, ваше высокопревосходительство! Колечко и письмецо гневное от его сиятельства организуем-с! Теперь вот что: вы во дворец вхожи, господин генерал – есть ли возможность повлиять на увольнение Марии Тотлебен от ее должности при государыне? Должна быть, коли Ее величество узнает, что ее фрейлина у Долгорукой советовалась!

– Тут подумать надо, Судейкин! И ты знаешь – отчего!

– Про все сказанное Ландсберг узнать должен. Ну, это мы организуем-с! Теперь извольте припомнить детальки его письменного пояснения причин своего преступления. Я уж упоминал – не следователю сие послание было обращено, а с расчетом на то, чтобы непременно оно до самых верхов дошло. А тем, глядишь, и до государя. Далее глядим – обида едва ли не в каждой строке. Обида и воззвание к справедливости. Почему, мол, его убийцей называют, а тех, кто европейские войны развязывает, с тысячными жертвами – только политиками? А с немецким фабрикантом Круппом примерец вам каков, а? Изобретатель сверхмощных орудий, предназначаемых для убийства сотен и тысяч людей награду от кайзера получает. А ему, Ландсбергу, за вынужденное убийство – суд да каторга.

– Интересно, интересно, Георгий Порфирьевич!

– А на трактовку окончания последней Турецкой кампании внимание обратили, ваше высокопревосходительство?

Судейкин безошибочно выудил из бювара нужную бумагу, пробежал глазами убористый текст, отчеркнул ногтем нужное и придвинул бумагу Дрентельну:

– Обратите внимание, Александр Романович, как это у Ландсберга представлено! Возвращаются русские войска с войны, на зимние квартиры – и как их народ встречает! Венками лавровыми увенчивает, цветами засыпает – как истинных победителей чествует, одним словом! И тут же наш философ развенчивает «победителей». Какие же, мол, мы герои, ежели убивали на войне таких же людей, только другой веры и обличья? Да, по высочайшему приказу убивали – но ведь убивали же! И что же – никто ни нас, ни тех, кто приказы убивать давал, супостатами не считают. Не судят, а, наоборот – славят и чествуют… Чувствуете обиду, ваше высокопревосходительство?

– Пока ничего не чувствую, полковник. Ну, выплеснул обиду на бумагу наш философ – что из того? С ним никто спорить не станет. И уж поддерживать – тем более! Думаешь, Судейкин, самодержец наш с Ландсбергом открытую дискуссию устроит? Ответом удостоит?

– Так это же хорошо, ваше высокопревосходительство! Очень хорошо! Во-первых, полагаю, к Ландсбергу в камеру надобно подсадить человека, который его целиком и полностью контролировать станет. Подогревать его чувство неудовлетворенной справедливости. Подначивать нашего философа. А, во-вторых, ответ от царя-батюшки офицерику можно и предоставить. Весьма обидный, бьющий по самолюбию, угрожающий – да какой угодно, ваше высокопревосходительство!

– Ну, Александр в полемику с уголовным преступником вступать не будет, – усмехнулся Дрентельн. – Ты что же – от его имени предлагаешь липовое письмецо организовать?

– А кто проверять станет? Человечка умненького на «подсадку» я найду, есть такой на примете. Как специально для подобного случая берег! Он нашего Ландсберга будет держать