Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

Пафос этого письма, конечно, диктуется самой ситуацией: ведь Силыч не с друзьями за столом разговаривает, а за границу пишет. И он, Новиков-Прибой, в данный момент не только писатель, но и прежде всего гражданин советской России. Кстати, это его не удерживает от критических замечаний по поводу современной литературы, и мы слышим в его письме отголоски развернувшейся в это время борьбы с рапповцами: «К сожалению, многие ещё не избавились от излишней тенденциозности, пичкают свои произведения явной идеологией, вместо того, чтобы протащить её контрабандным путём. Когда читаешь их, идеология бьёт в нос, и чувствуешь, точно свежий хрен жрёшь, — слёзы идут, а никого не жалко. Такие писатели только вредят делу, отбивая у читателя охоту брать книгу».

Летом 1928 года Новиков-Прибой отдыхает с семьёй в Алуште. Там, в двухэтажном флигеле на берегу моря, собралась дружная компания писателей (Перегудов, Никандров, Ширяев, Низовой) вместе с жёнами и детьми.

Оказалось, что недалеко от Алушты живёт знаменитый прозаик Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, которого каждый из друзей Новикова-Прибоя и он сам причисляли к литературным классикам. Всем хотелось познакомиться с известным писателем. Пригласить его в гости откомандировали Николая Никандрова: он, как оказалось, был знаком с Сергеевым-Ценским ещё с дореволюционных времён.

«На следующий день, — пишет в своей книге „Отец, друзья, время“ Игорь Новиков, — Сергеев-Ценский был у нас в гостях. Все были покорены его обаянием и за непринуждённой беседой не замечали времени».

Первая же встреча Новикова-Прибоя с Сергеевым-Ценским положила начало их крепкой дружбе, которая длилась, ничем не омрачаясь, до самой смерти Алексея Силыча.

Личность Сергеева-Ценского настолько интересна и масштабна, а роль его в жизни и творчестве Новикова-Прибоя настолько велика, что невозможно, хотя бы коротко, не рассказать об этом человеке.

Начнём с того, что Сергей Николаевич Сергеев был земляком Алексея Силыча Новикова: они оба уроженцы Тамбовской земли. И, вероятно, этот факт сыграл свою роль в том, что уже первая их встреча стала началом большой и искренней дружбы.

Выросший в интеллигентной небогатой семье, Сергей Николаевич Сергеев был преподавателем истории. Но истинным его призванием стала литература. Свои первые рассказы он написал в 1899–1900 годах, когда работал в уездном городе Спасске Рязанской губернии.

Путь в литературу С. Н. Сергеева, присоединившего к своей фамилии псевдоним Ценский (от названия реки Цна, на берегах которой прошло его детство), не был долгим: уже через пять-шесть лет от начала XX века его имя знала вся читающая Россия. Его рассказы, обличающие уродливость и несправедливость существующего социального устройства, вместе с тем проникнутые любовью и нежностью к красоте родной природы, были сразу же замечены и высоко оценены Горьким (именно он первым и назвал Сергеева-Ценского живым классиком). Позднее Сергеев-Ценский станет известен как автор многотомной эпопеи «Преображение России», исторических романов «Севастопольская страда» и «Брусиловский прорыв».

Интересны воспоминания и о Сергееве-Ценском, и о Новикове-Прибое писателя-литературоведа Георгия Степанова, который неоднократно встречался с обоими писателями.

«Сергеев-Ценский, — пишет Г. Степанов, — кое в чём мне очень напоминал старика Болконского из „Войны и мира“. И прежде всего тем, что, несмотря на уединённую жизнь в горах Крыма, вдали от литературы, был в курсе всех событий и политических, и литературных, и живо, остро, страстно переживал их, откликался на всё. Судил обо всём смело, ново, без какого-либо стариковского консерватизма. Да и в семьдесят лет он был молод в самом высоком понятии этого слова. Ничто ему не было чуждо и безразлично. В нём бурно жил страстный, искренний патриот нашей русской советской литературы. Он горячо радовался её успехам и глубоко огорчался неудачами. <…> Подобно орлу, живущему у горных вершин, он из своего алуштинского гнезда зорко глядел в настоящее и, как великий художник, полный сил, пытливой страстной мысли, сохраняя молодость души и вечную свежесть чувств, шагал в ногу со своим веком».

Сергеев-Ценский всегда оставался не только творцом, но и гражданином отечества, которого «никогда не покидал, не терял и без которого не мыслил себя». Соединяя в себе прямоту ума с горячностью сердца, он мог быть суров и категоричен, никому никогда не льстил, был скуп на похвалы, не терпел фальши и лицемерия, негодовал, по словам Степанова, «против кретинообразных догматиков от искусства, которое ему было дорого, как жизнь».

Однажды Новиков-Прибой сказал, что Сергееву-Ценскому незачем спускаться со своей горы в Алуште, где он постоянно проживал, за новыми жизненными впечатлениями. Сергей Николаевич может годами жить в уединении и не испытывать нужды в недостатке тем или сюжетов — настолько велика сила его творческого воображения. На что Сергеев-Ценский ответил: его секрет не в воображении, а в умении «вовремя накопить нужный запас жизненных впечатлений и до поры до времени сохранить в кладовой писателя, то есть в памяти». Он был уверен, что таким умением вполне владеет и Новиков-Прибой.

Авторитет Сергеева-Ценского был для Новикова-Прибоя непререкаем. Но и Сергеев-Ценский, большой, взыскательный художник, искренне любил и саму колоритную личность Алексея Силыча, и его произведения.

Непримиримый, по словам Степанова, к худосочным, блёклым, мертворождённым книгам, ненавидя всё мелкое, лживое, трусливое, лицемерное, Сергеев-Ценский ценил в литературе ярких, сильных, искренних героев, которые воплощают в себе черты живого человека. Именно таких героев он видел у Новикова-Прибоя, поэтому считал его, несмотря на отдельные недостатки его прозы, интересным и самобытным писателем.

Советуя Георгию Степанову написать о Новикове-Прибое, с которым Степанов был хорошо знаком и с которым немало ездил по стране, Сергей Николаевич говорил: «В Новикове-Прибое довольно живо сочетался бывалый человек с художником слова. К тому же есть что писать о молодости матроса Новикова. <…>…Новиков-Прибой был не просто матросом, а баталером и общался не только с матросами, но и офицерами. Близость к одним и другим обогащала его. Через офицеров тамбовский парень приобщался к книжной мудрости, а от матросов узнавал яркие жизненные случаи. Баталер Новиков духовно рос не по дням, а по часам. Проследить за его довольно стремительным развитием — любопытно. Ведь к моменту Цусимской трагедии он настолько уже вырос, что сам пришёл к идее написания обстоятельной художественной эпопеи. Немало образованных морских офицеров были свидетелями-участниками разгрома русского флота под Цусимой, однако не они, а он, баталер, оказался создателем огромного исторического полотна. Он стал лучшим историографом, хотя многие офицеры брались за описание настоящего события».