Политическая антропология - Людвиг Вольтман

Расовое чувство есть политически-действующая сила. Расовая гордость внушает силу и мужество сопротивляться чужим и врагам и подчинять их себе. Отсюда ведут свое происхождение право и торжество победителя над побежденными. «Мы — того мнения, — говорили афинские посланные милосцам, — что люди, на основании своего неопровержимого опыта и в силу естественной необходимости, должны повелевать теми, которых они превосходят силой. Мы действуем согласно этому закону. Не мы первые указали на него и не мы первые, со времени его существования, начали применять его, но мы нашли его уже готовым и передадим его и нашим отдаленнейшим потомкам. Да мы уверены, что вы сами и всякий другой, кто увидел бы себя в обладании такой силой, какой мы обладаем, поступил бы точно также» (Фукидид. V, 105).

Где сталкивались разные расы — и путем превосходства военной силы и организаторской способности они образовали государственное общение — там воинственная и победоносная раса всегда пыталась прочно сохранить естественное чувство расовой гордости — выражением которой и являлась аристократия — и путем учреждения привилегий в общественной и половой жизни защитить себя против подчиненного народа. В интересах социального расового отбора были учреждены правовые, никогда непереступаемые рамки между владельцами и народом, имеющие целью укреплять чистые расовые свойства и путем накопляющего и прогрессирующего унаследования развивать политические преимущества «руководящих каст». Индусы, греки, римляне, германцы, все разветвления светлой расы, в свои начальные периоды и в периоды своего расцвета строго блюли расовую чистоту.

Но такое состояние не может долго существовать в сложном общественном союзе. Только там, где длится внутреннее военное состояние, направленное против покоренных рас, как у спартиатов, или где имеет место строгая кастовая замкнутость, как у индусов, преимущества и власть аристократии могут, на основании благородной крови, держаться более продолжительное время. Там же, где эти рамки не так строго проведены, где измененный экономический процесс производства приводит к социальному смешению и выскочки принимаются в круг благородных сословий или где женщины проявляют непреодолимое половое влечение к мужчинам высших слоев, тотчас наступает органическое смешение, и в более или менее жестокой борьбе подчиненная раса добивается своего политического и правового равенства.

Г. Вебер не без основания сводит к такому смешению склонность греческих колоний к демократии. «Смешение различных народных элементов, — пишет он, — ускорило ход политического развития в большей степени, нежели на старой родине, где права, законы, происхождение и притязания унаследовались от поколения к поколению. Общая работа и занятие, равная опасность и равное вознаграждение порождали также сознание равных прав всех сословий и классов. Члены старых фамилий не могли долго поддерживать в колониях свои привилегии и притязания своих отцов против натиска пестрого населения. Поэтому мы видим, что большинство колоний сделало шаг к демократическому общению тогда, когда государства старой родины стояли еще под господством благородных родов или, с трудом освобождаясь из-под ига тирании, направлялись к свободе и равноправию».[296]

Когда между двумя расами наступают социальное общение и органическое смешение, то, под влиянием факторов отбора… скрещивания и унаследования могут совершиться либо изменения в органическом строении, либо изменения психологические в языке, обычае и религии. Что касается языка, то обыкновенно в смешанных расах культурный народ доставляет запас слов, а дикий, первобытный — фонетические элементы.[297] Таким путем произошли различные романские языки из латинского. В странах, где преобладает протестанство, еврейская и католическая религии оттесняются, потому что в смешанных браках иноверцы, так же как и их дети, стремятся к господствующей религии. Но тут часто бывает не одно только количественное превосходство, но и естественная подвижность и способность приспособления рас, которые содействуют в этом процессе. К этому обстоятельству, например, можно отнести то, что численность румын в Сербии увеличивается, и они занимают место сербов. Именно когда серб женится на румынке, то скоро как он, так и его родные, а затем и дети начинают говорить по-румынски, между тем как сербка, вышедшая замуж в румынскую среду, не оказывает на нее никакого влияния.[298] Как прежде столь чувствительные к чужим влияниям и способные к образованию германцы растворились легко в римской и романской народностях,[299] так и теперь еще немцы без труда отказываются от своего языка. Как это указывает история немецких эмигрантов в Северной Америке, исключение среди германских племен составляют одни только англичане, которые вследствие своего обособляющего островного положения и векового внутриплеменного брака приобрели резко выраженный национальный характер, национальную гордость и упрямое удерживание собственного языка и обычая. Гобино прав, когда он вырождение народов приписывает скрещиванию с более низкими расами, ибо каждый духовно одаренный народ терпит при скрещивании с малоценными элементами невознаградимые потери. Мы не может поэтому согласиться с гипотезой А. Рейбмайера,[300] когда он расцвету и падению народов кладет в основание попеременное внутриплеменное размножение и скрещивание с другими расами, полагая, что и низшие расы — например, негры, монголы и индейцы — могут содействовать психофизическому возрождению выродившихся высших рас. Однако мы все же допускаем, что улучшение организации, привлекательность и красота, а также способность к акклиматизации могут быть достигнуты подобными примесями, но духовные силы и способности высшей расы несомненно терпят ущерб и утрачивают свою прочность при подобных крайних скрещиваниях.

Многие авторы склонны приписывать нравственные недостатки ублюдков не столько их врожденной природе, сколько неблагоприятным социальным условиям. Большинство цветных ублюдков — это внебрачные дети, и если последние уже в пределах белой расы дают большее число беспризорных, преступников и хилых, сравнительно с законными детьми, то в государствах, где существуют крайние расовые смешения, это выражается еще резче. «Незаконному ребенку нечего ожидать от своего отца, даже если последний и признает его; незаконнорожденный чувствует себя отверженным и презираемым всей отцовской расой». Таким путем в больших городах испанской Америки — например, в Мексике — образовалась из помесей чернь, грязнее и гнуснее которой нельзя себе представить. Большинство преступников в этих странах выходит именно из этой среды.[301] Это явление не может, однако, иметь только социальные причины. Крайние расовые скрещивания порождают по физиологическим причинам дисгармоничные и нестойкие характеры. У индусов это не было простым предрассудком, когда они думали, что ублюдок дурных родителей должен быть еще хуже своих родителей. Что путем таких скрещиваний вырождается характер — это признавал уже Тацит, находивший подобное вырождение у тех германцев, которые на северо-востоке смешались с финскими племенами. Хотя певцины, или бастарны, приняли язык, одежду, жилище и характер строений у германцев, однако Тацит не думает, чтобы они могли быть настоящими германцами, так как их неопрятность вообще и тупоумие, даже знатных, указывают, что они приближаются к мерзкому существованию сарматов, что и является последствием смешанных браков с последними (Germ. С. 46).

Физиологическое скрещивание рас тогда только является рычагом длительного и истинного прогресса, когда дело идет о двух родственных или однокачественных племенах. Случайная, исторически достигнутая ступень культуры не имеет при этом решающего значения: его имеет только антропологическое равенство происхождения. Так, германцы по отношению к римлянам стояли на одном уровне как люди одинакового достоинства, и это сознавалось обеими сторонами. Римские принцы и принцессы поэтому без колебания вступали в брак с германскими династическими родами.

Такими счастливыми смешениями разных равных по происхождению и благоприятным свойствам рас являлись, по-видимому, смешения ионийцев с поселившимися чужеземцами, о которых рассказывает Геродот. С III столетия в итальянском народе — на что впервые указал Гиббон в своей «истории упадка и падения римской империи» — вследствие германского переселения началось физиологическое превращение. Прирост населения увеличивался, военная мера роста сделалась больше, обычаи и взгляды сделались иными. «Рост людей, — пишет Гиббон, — становился все меньше, и римский мир был в действительности населен породой карликов, когда с севера вторглись дикие гиганты и улучшили малорослое исчадие. Последние (т. е. германцы) снова восстановили дух свободы, и по истечении десяти веков свобода сделалась счастливою матерью искусства и наук».