Сливовое дерево - Эллен Мари Вайсман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незнакомая рука повела Кристину к полке и осторожно потянула ее внутрь. Кристина ощупью пробиралась в потемках, нечаянно касаясь лысых голов и выпирающих от худобы грудных клеток, ослабленных рук и костлявых ног. Она влезла на полку, легла на бок и, стиснутая между двумя истощенными женщинами, прижала сложенные руки к груди. Какое-то время вокруг нее шелестели, приглушенно шептались голоса на немецком, польском, венгерском, русском, французском. Потом стало тихо.
— Как тебя зовут? — спросил полос из темноты.
— Кристина Бёльц.
— Ты еврейка?
— Nein. Но я прятала на чердаке своего жениха, еврея, и его нашли.
— Его расстреляли? — оживленно поинтересовался кто-то.
— Да уж конечно, — произнесла другая женщина.
— Nein, скорее его вздернули! — предположила бойкая арестантка. — Или перерезали ему горло!
Кристина зажмурилась. Они все сошли с ума!
— Так что же? — не унималась любопытная. — Его убили?
— Nein, — проговорила Кристина, и ей обожгло глотку. — Привезли сюда вместе со мной.
— Ты его больше не увидишь, — напророчил все тот же полный воодушевления голос.
— Не слушай ты ее, — прошептала Кристине лежавшая рядом женщина.
Девушка повернулась на ее голос и попыталась разобрать черты лица соседки. Тщетно. Было темно хоть глаз выколи.
— Я могу как-нибудь узнать, где он?
Ответа не последовало.
Кристина лежала неподвижно, уставившись во тьму и прислушиваясь. Кашель, невнятное бормотание, шмыганье носов и жалобный плач… В каждом вздохе чувствовался горький запах смерти. С нарастающей тревогой она начала осознавать, что в необъятной темноте барака собрались сотни женщин. А ведь только в одной этой части лагеря было неисчислимое множество точно таких же строений.
— Кто-нибудь знает женщину по имени Нина Бауэрман? — спросила она. — Или ее дочь Габриеллу?
— Давно их привезли? — уточнил кто-то.
— Прошлой осенью, — ответила Кристина.
— Евреи?
— Ja.
— Я здесь полтора года, — произнес новый голос. — Некоторые еврейские женщины собираются позади бараков на кадиш. Я помню Нину Бауэрман. Несколько месяцев назад ее отправили в карантинный лагерь. Тиф.
— А дочь была с ней? — спросила Кристина.
— Сколько ей?
— Двенадцать.
— Ты не найдешь девочку, — проговорила первая женщина. — И ее мать тоже.
Кристина закрыла наполнившиеся слезами глаза, пытаясь отгородиться от звуков людского страдания. Она задыхалась, ей казалось, что она очутилась в гигантском гробу в окружении мертвецов и умирающих. Каждый стук сердца отдавался пульсацией в ее голове, лежавшей на жестком дереве. Она молилась о том, чтобы усталость взяла верх, чтобы сон сморил ее. Через несколько часов Кристине наконец удалось задремать, но она то и дело пробуждалась от полусна, в котором тяжкие кошмары перемежались грезами о доме. Порой девушке чудилось, что она плывет, то проваливаясь в беспамятство, то вновь приходя в сознание, и она не различала, где кончаются сновидения и начинается самый что ни на есть реальный кошмар.
Рассвет обратил ее худшие страхи в действительность. Открыв глаза, Кристина увидела рядом мертвую женщину, лежавшую на боку: череп — кожа да кости, рот открыт, в деснах осталось лишь четыре гнилых зуба.
Похожие на стебельки руки были сложены под головой вместо подушки, голые колени напоминали не в меру разросшиеся узлы тростника. Но вдруг покойница сделала рваный вдох и зашевелилась. Кристина выкарабкалась с нар.
Женщины, хрипло дыша, кашляя, постанывая, медленно выбирались с деревянных коек. Кристина не увидела никого из тех, кто ехал с ней в поезде. Большинство узниц были бриты наголо, у других на голове топорщился короткий неравномерный ежик. Некоторые оказались совсем голыми, только в обуви. Несколько арестанток подошли к Кристине, улыбнулись ей, пожали руку. Остальные прошли мимо: на лицах застыло ужасающее неосмысленное выражение, словно у сумасшедших. По всему огромному зданию тут и там лежали те, кто не мог встать с коек. Рядом с ними сидели подруги или сестры, матери или дочери и с плачем умоляли их не сдаваться, не умирать.
Когда заключенные покинули барак, шедшая позади Кристины женщина придвинулась к ней и заговорила:
— Пока тебе бояться нечего. Но через несколько месяцев будешь такой же доходягой, как мы все. Тогда берегись. Когда СС проводит Selektion[81], на утренней поверке появляется врач и отсеивает слабых и больных. Он ходит вдоль рядов и заносит в книжку номера. Если он запишет твой номер, тебя отправят в печь!
Кристина узнала голос, напророчивший, что ей никогда не увидеть Исаака, и обернулась: низкая, но кряжистая женщина, не такая худая, как другие заключенные, голова и рука подергиваются при ходьбе, глаза красные и злобные.
Арестантки выстроились для поверки. Студеный утренний воздух пробирал насквозь, босые ноги и прохудившиеся башмаки тонули в грязи. Рапортфюрер расхаживал перед рядами туда-сюда и кричал:
— Стоять прямо! Смотреть перед собой! Держать строй!
Пожилая женщина впереди Кристины едва стояла на ногах, ее раскачивало из стороны в сторону, тонкие руки свисали, как тряпичные. Надзиратель выволок ее из строя, поставил на колени, поднес к голове пистолет и спустил курок. Несчастная упала лицом в грязь, подол робы задрался и обнажил белые ягодицы. Кристина вздрогнула и прижала руку ко рту, но остальные арестантки даже не шелохнулись. «Боже мой! — подумала Кристина. — Да они привыкли к этому!»
— Опусти руку! — прошептал кто-то рядом с ней. — Не привлекай к себе внимания!
Говорила женщина с неровными пучками темных волос на голове, огромными карими глазами, потрескавшимися губами и синяком возле виска. Из-за торчащих скул и серой кожи Кристина затруднилась определить ее возраст, но решила, что они ровесницы. Девушка устремила взгляд вперед.
— Я Ханна, — прошептала соседка.
Кристина кивнула, не отрывая глаз от рапортфюрера и конвоиров.
— Я могу выяснить, что случилось с твоими друзьями. Нина Бауэрман, да? И Габриелла?
Кристина снова кивнула, а когда охранники отвернулись, шепнула:
— И Исаак. Исаак Бауэрман.
— Только женщины.
После того как всех пересчитали по головам, заключенных повели на работу — кого куда. Ханна еле заметно махнула новой знакомой
