100 великих литературных героев - Виктор Еремин

Квинтэссенцией учения Ницше, принесшей и продолжающей приносить человечеству неисчислимые страдания (что особо важно для современной России), следует все-таки считать его концепцию морали знати (господ) и морали черни (рабов) в мире, где умер Бог. Апологеты Ницше всегда подчеркивают, что не богатством или бедностью определяются знать и чернь, а величием или ничтожеством души человека в мире, где умер Бог (?). Величие души – удел немногих (прежде всего интеллигентов-интеллектуалов), а оно-то и придает смысл самому существованию человека.

Черни характерно: чувство обиды и озлобления, ненависть к богатым, сильным, к хозяевам жизни; чернь полна ненависти к разуму, телу и сексу; чернь мучается в земном мире и превозносит вымышленный загробный мир; чернь выдает свою трусость за кротость и смирение, она покорна во имя мелкой выгоды и малюсенького счастья… Знати же, наоборот, свойственны благородное самоуважение, возвышенность души, богатство делает ее свободной в меценатстве и в целом в выборе пути своего развития, делает знать строгой и суровой в отношении себя и черни одновременно…

Воистину, страшен не фашизм, тем более не давно поверженный национал-социализм. Гораздо страшнее ницшеанская интеллигенция во власти и при власти.

Истинное банкротство ницшеанства демонстрирует современный мир, в котором нравственный ориентир Ницше – сверхчеловек, он же герой-интеллектуал, закономерно выродился в своего антипода – героя-клоуна: самыми авторитетными людьми цивилизованного общества стали звезды кино, эстрады и подиумов, журналисты и графоманы-беллетристы, музыканты-халтурщики и рифмоплеты, паясничающие политики, церковники, ученые, торгаши и прочие – все в одной куче и все на одно десадовское лицо. Вернее будет сказать, что герой-клоун – это есть окончательное издыхание героя, а следовательно, и смерть последнего нравственного ориентира для общества, которое позволило интеллектуалам убить Бога.

И здесь необходимо кратко сказать об учении последователя Ницше, немецкого философа и культуролога Освальда Шпенглера (1880–1936). В своей книге «Причинность и судьба. Закат Европы» (1918–1922) этот тогда еще безвестный школьный учитель разработал теорию множества культур, как замкнутых организмов, выражающих коллективную душу народа. Всего он выделил девять культур: египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, аполлоновскую (греко-римскую), магическую (византийско-арабскую), фаустовскую (западноевропейскую, которая распространяется также на Америку и Австралию), культуру майя и культуру будущего – русско-сибирскую. Сразу отметим, что о большевиках тогда Шпенглер лишь слышал, а свои выводы делал на основании изучения книг Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, то есть на русском богоискательстве. Шпенглеровскую классификацию, видимо, следует значительно расширить и сделать более дробной, но это уже тема для другой книги.

Как и должно организму, все культуры и народы – их носители – рождаются, расцветают, дряхлеют и умирают, оставляя накопленные знания и достояние приходящим на смену им культурам. Цикл жизни культуры Шпенглер определил примерно в 1 тысячу лет.

Дряхлеющая культура перерождается в свою противоположность – цивилизацию, где торжествует техницизм. Здесь философ поддался заблуждениям своего времени. Техницизм есть лишь одно из многочисленных, хотя и одно из важнейших следствий утраты обществом нравственности – главной причины гибели культуры и общества. По сей день мало кому дано понять, что наука и ее порождение, техника, и в целом и в частности есть явления вопиюще аморальные, поскольку знания даны людям только для постижения нами собственной души, но никоим образом не для использования их в корыстных интересах. Недаром столько веков упорно бытуют предания о том, что ни Архимед, ни Сократ, ни Пифагор, ни прочие древние ученые не открыли ничего нового, что бы не было известно жрецам задолго до них, но позволили себе выдать знания на потребу толпе, за это и были уничтожены. Однако маховик науки античными мудрецами был запущен, и остановить его – увы! – невозможно.

В своих рассуждениях Шпенглер пришел к выводу, что западноевропейская культура уже вступила в стадию цивилизации и жить ей осталось от силы триста лет (сегодня уже двести). На смену ей придет, видимо, русско-сибирская культура. Последнее заблуждение носит объективный характер, но очень греет душу нашим ура-патриотам. Шпенглеру не дано было узнать о научно-техническом рывке, который сделало человечество после Второй мировой войны. Этот рывок резко ускорил время, необычайно уменьшил мир и сделал возможным втягивание всех культур разом – и больших, и малых, в любых стадиях развития – в единую фаустовскую цивилизацию, которая теперь и тащит за собой все человечество в общую могилу.

Ромен Роллан, как и подавляющее большинство современных ему европейских мыслителей, был ницшеанцем и выше Бога ставил интеллигентов-интеллектуалов. Таковым он оставался до конца жизни. Тем удивительнее может показаться появление из-под его пера повести «Кола Брюньон» – самого яркого и достойного ответа роману Ницше «Так говорил Заратустра». Впрочем, разгадка здесь проста и дал ее сам Роллан в обращении к русскому читателю в 1930 г. «Примечания Брюньонова внука»: «…дед Кола говорил, я сам себе не принадлежал».[202] Брюньон должен был явиться именно в назначенное время, и он пришел, избрав для своего рождения писателя Ромена Роллана, более благодаря его предкам, чем его таланту.

Ко времени создания «Кола Брюньона» Роллан уже был широко признанным писателем. В течение 1904–1912 гг. он написал десятитомный роман «Жан Кристоф», прототипом главного героя которого стал Бетховен. Позднее, в 1915 г., в первую очередь за это произведение Роллану присудили Нобелевскую премию.

Весной 1913 г. писатель гостил на родине в Неверне и испытал великий душевный подъем от общения с местными жителями. Тогда у него и возникла идея повести о простом французском мужичке из начала XVII в. – времен детства Сирано де Бержерака, Лафонтена и д’Артаньяна. Имя для главного героя появилось само собой: Брюньон – довольно распространенная в Неверне фамилия, так во Франции называется один из сортов нектарина – гибрид персика и абрикоса, плод мясистый и крепкий.

Повесть была закончена летом 1914 г. Опубликовать ее Ромен Роллан не успел – началась Первая мировая война. Книга увидела свет только в 1919 г., когда Шпенглер уже издал первый том своего «Заката Европы».

В эйфории от победоносного завершения ужасной четырехлетней трагедии критики и читатели увидели в Кола Брюньоне лишь выразителя национального характера французского народа, галльского духа веселья и сатиры. Никто ни разу не вспомнил зловещее пророчество Ницше, сказавшего: «Грядет время, когда будут вести борьбу за господство над землей – ее будут вести во имя фундаментальных философских учений».[203] Кола Брюньон и стал тем литературным героем, который известил мир, какие философии вступили в XX столетии в решающую войну: философия благодетелей человечества – сверхчеловеков-интеллектуалов и философия просто людей, то есть – народа.

В наше время уже никто открыто не борется и не воюет за личную корысть, все государственные и общественные злодеяния прикрыты флером благодеяния миру и народам. Люди же обретаются в стороне от благодетелей и после каждого очередного благодеяния ищут и находят способы переварить его и выжить. Литературным апофеозом живучести народа в любых условиях (Всевышним ли посланных, благодетелями ли искусственно сотворенных во имя личной наживы) и является Кола Брюньон. Недаром первоначальное название повести передавало истинную суть ее героя – «Жив курилка!»

Кола Брюньон, бесспорно, заядлый грешник. Но грешен он не во зле, а в малых слабостях. И слабости эти зачастую оказываются основой его духовной силы. Он любит хорошо поесть, он не дурак крепко выпить и облапить молодуху, он не прочь приврать ради забавы, более всего на свете любит он свою семью и безразличен к делам властителей. Он великий жизнелюб, мудрый и талантливый творец – резчик по дереву. Вместе со своим маленьким городком Кламси Брюньон переживает годы гражданской смуты, как обычно, развязанной властителями, дерущимися за королевский престол. Он выживает во время эпидемии чумы, но умирает, заразившись, его жена; согласно закону, сжигают его дом. Но именно Брюньон, бездомный нищий старик, поднимает жителей Кламси на победоносную борьбу с грабителями. Он спас от чумы свою маленькую внучку и воспитал юного ученика Робине, который, памятуя полученные уроки, вынес из огня лучшее творение резчика Брюньона – статуэтку Марии Магдалины. Все вместе это и есть судьба – человека и народа, противостоящих стихии и своим благодетелям. На все времена останется ответ Кола Брюньона графу де Майбуа, владельцу Ануа: