На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

   Линдси посмотрел.

  — А! Эта жалкая шаланда самодержавия. Что им здесь могло понадобиться?

   — Мы,  — предположил Дерби.

   — Но наши приказы были запечатаны.

  — И что? Кто-то их распечатал. Только не говори, что эти Романовы не могут себе позволить нанять одного-двух кротов в конторе.

На борту воцарилась мрачная тишина, все признавали, что это было не совпадение  — куда бы они ни летели в последнее время, независимо от условий секретности, которых они придерживались в воздухе, неотвратимый Пажитнофф рано или поздно появлялся на их горизонте Среди парней расцвело взаимное недоверие  — простейшие расчеты говорили о том, что количество подозрений нужно помножить как минимум на двадцать, их истинные опасения были направлены на те невидимые уровни «наверху», где составляли и раздавали приказы без авторства и подписей.

 В течение дня мальчики не могли удержаться от обсуждения присутствия русских здесь и того, как так могло получиться. Хотя в тот день столкновений с «Большой Игрой» не было, тень луковицеобразного конверта и угрожающий блеск металла под ним настойчиво призывали экипаж отдохнуть на земле.

 —  Это не значит, что приказы, которые получил Пажитнофф, касаются тех же вопросов, что и полученные нами,  — протестовал Линдси Ноузворт.

 — Пока мы просто продолжаем выполнять то, что нам велели,  — сердито нахмурился Дерби,  — мы никогда не узнаем. Это цена слепого повиновения, не так ли?

Был ранний вечер. Вернув одолженный аэростат в комплекс A. дель'A. на большой земле, команда собралась на обед в саду гостеприимной остерии в Сан-Поло на берегу редко когда малолюдного канала, или, как называют узкую водную артерию венецианцы, рио. Жены высовывались с маленьких балконов, чтобы забрать весь день сушившуюся одежду. Где-то разрывал сердца аккордеон. Ставни начали закрывать на ночь. Тени мелькали на узкой улочке calli. Гондолы и менее элегантные лодки доставки скользили по воде, гладкой, как пол танцевального зала.

Эхом в прохладных сумерках, сквозь вентиляционные вытяжки sotopòrteghi и из уголков столь потаенных, что слова могли произносить мечтатели навсегда ушедшие, раздавались странно печальные объяснения гондольеров: «Sa stai, O! Lungo, ehi!» вперемешку с криками детей, бакалейщиков, моряков, сошедших на берег, уличных торговцев, больше не надеявшихся получить ответ, но еще спешивших, словно пытаясь звать обратно последние лучи дневного света.

  — Какой у нас выбор?  — спросил Рэндольф.  — Никто нам не скажет, кто проинформировал Пажитноффа. Да и у кого бы мы спросили, если они все такие невидимые?

   — Ну разве что мы один раз решим не подчиниться, тогда они проявят себя довольно быстро,  — заявил Дерби.

  — Конечно,  — сказал Чик Заднелет.  — Достаточно быстро для того, чтобы взорвать нас прямо в небе.

 — Значит...тогда,  — Рэндольф держал свой живот, словно это был хрустальный шар, и задумчиво обращался к нему,  — это просто страх? Вот в кого мы превратились  — в стайку дрожащих кроликов в форме, сшитой для мужчин?

   — Цемент цивилизации, аэронавты,  — пискнул Дерби.  — Вовеки веков.

 Девушки, которые работали в этом заведении, недавно спустившиеся с гор или приехавшие с Юга, проскальзывали между столами в кухню и обратно в каком-то скрытом восторге, словно не могли поверить в свое счастье, дрейфовали в этом бледном море. Чик Заднелет, как самый общительный в компании и выступавший по умолчанию спикером при столкновениях с прекрасным полом, которые так или иначе могут оказаться двусмысленными, кивком головы подозвал одну из миловидных камерьер:

  — Только между нами, Джузеппина,тайна влюбленных, что ты слышала на этой неделе о паллонистах на Лагуне?

 — Влюбленные, эх. Какой «влюбленный»,  — поинтересовалась Джузеппина любезно, но громко,  — может думать только о своих соперниках?

  — Соперники! Ты хочешь сказать, что какой-то другой воздухоплаватель, возможно, даже не один!  — претендует на твое сердце? Ehi, macchè, Pina!  — что это за «возлюбленный», который холодно разбрасывает своих поклонниц, словно листья салата?

 —  Может быть, ищет под этими листьями большой giadrul,  — предположила ее коллега из Неаполя Сандра.

 — Капитан Па-дзи-но!  — раздалось из противоположного конца комнаты пение Лючии. Джузеппина зарделась румянцем, хотя это могли быть остатки заката над плоскими кровлями.

  — Падзино,  — вкрадчиво растерялся Чик Заднелет.

  — Это Па-джит-нофф,  — произнесла по слогам Джузеппина, взирая на Чика с церемонно-мечтательной улыбкой, которая в этом городе вечных торгов могла значить «А теперь на что я могу рассчитывать взамен?»

 — Чертова ряска,  — воскликнул Дерби Сосунок,  — в этом городе столько забегаловок, где можно съесть спагетти, и ты говоришь мне, что эти окаянные русские пришли именно сюда? Сколько их было?

 Но она сообщила всё, что хотела, и, бросив через обнаженное плечо взгляд дразнящего упрека в адрес прямолинейной молодежи, вернулась к другим заданиям.

 — Багряный День благодарения,  — улыбнулся Майлз Бланделл, который этим вечером решил наверстать упущенное и начать с индейки tacchino в гранатовом соусе, доказательство чего уже красовалось на джемпере его формы для увольнений на берег.

  — Не слишком многообещающие новости, Капитан,  — проворчал Дерби и посмотрел на сидевших за столом в поисках одобрения,  — может быть, нам бросить еду и сваливать отсюда?

 — Это не вариант,  — возразил Линдси Ноусворт.  — Каковы бы ни были их намерения...

  — Хватит болтать вздор, Ноузворт,  — вздохнул Капитан Корабля,  — все здесь присутствующие прекрасно знают, что мы сбегали раньше, так что можем сбежать снова, и отрицание этого факта не может повысить наши шансы в противостоянии с Небесным Братом Пажитноффым. Так что, пока живы, будем пить, dum vivimus, bibamus, если ты исполнишь обязанности хозяина, Линдси,  — указывая бокалом на ведерко со льдом в центре стола, где охлаждалось вино на вечер. Помощник капитана угрюмо выбрал и открыл две бутылки просекко из виноградника, находившегося немного севернее этих мест, и сравнительно игристую вальполичеллу с дальнего острова, затем обошел вокруг стола и налил в каждый бокал равное количество белого и красного игристых вин vini frizzanti.

Рэндольф встал и поднял бокал: «Красная кровь, чистый разум», и остальные повторили это хором с большей или меньшей неохотой.

Винные бокалы взяли из сервиза на двенадцать персон, каждый из них начал свой путь в качестве раскаленной заготовки на кончике трубки стеклодува в Мурано за несколько дней до того. Они были со вкусом украшены орнаментом из серебра с гербом «Друзей Удачи» и девизом SANGUIS RUBER, MENS PURA  — Красная кровь, чистый разум, сервиз сегодня вручил мальчикам нынешний Теневой Дож в Изгнании Доменико Сфинчино, семью которого в 1297 году со многими другими богатыми и сильными мира сего тех дней отстранили от заседания в Большом Совете  — с тех пор он не имел права на избрание Дожем Венеции в соответствии с бесславным декретом тогдашнего Дожа Пьетро Градениго, известным как Serrata del Maggior Consiglio. Но даже отмена Наполеоном института Дожей пять столетий спустя никоим образом не повлияла на притязания, которые уже многие поколения Сфинчино считали обоснованными в какой-то странной инерции обиды. Тем временем они посвятили себя торговле с Востоком. После возвращения Марко Поло в Венецию Сфинчино присоединились к другим нуворишам-авантюристам, также пострадавшим от локаута Градениго  — их деньги были не такими старыми, как на Каса-Веккьо, но их было достаточно для того, чтобы профинансировать первую экспедицию и отправиться на восток в поисках удачи.

 Так во Внутренней Азии возник ряд венецианских колоний, каждая из них базировалась вокруг укромного оазиса, а вместе они формировали путь, альтернативный Шелковому, на рынки Востока. Карты бдительно охранялись, и самовольное разглашение часто каралось смертью.

Сфинчино становились всё богаче и ждали, они научились ждать. Доменико не был исключением. Как его предки, он носил не только классическую шляпу Дожа с загнутыми вверх полями, но и традиционную cuffietta или льняной чепец под ней, обычно только он знал про чепец на голове, конечно, если не решал продемонстрировать его избранным гостям.