Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая

ее ногами, и скоро она поддалась: замок напоследок скрипнул и упал.

– Мамочка!

Ида, размазывая по щекам сопли, бросилась к Ане и повисла на ее трясущихся руках.

Вечером, когда все окончательно успокоились, Аня осмотрела дверь. Она поняла, что может починить ее самостоятельно – нужно только прибить по периметру новые деревянные плашки, которые остались после ремонта.

Через несколько дней дверь была как новенькая. Правда, она больше не запиралась, но это было даже хорошо.

– Когда-нибудь сделаю задвижку, – решила Аня.

– 13–

Ян колдовал над дверью, что-то напевая, и Аня смотрела на него с улыбкой, продолжая расчесывать волосы.

– Готовэ, паненко, прошэ, праца выконана[121], – сказал он, тоже широко улыбаясь, и запер дверь.

– Я могу заразить тебя, – шепнула Аня. – Хотя, кажется, мне уже лучше.

– Я и так болен. Вылечи меня.

Кажется, у Ани действительно была высокая температура. «Помнишь?..» – «Страсть».

Наментнощьчь.

Яну моментально стало жарко, как только он коснулся ее голого плеча. «Солнце…» – «Одержимость».

Обсесъя.

Наверное, жар сопровождался бредом. «…тоже…» – «Восхищение».

Поджив.

Она тут же что-то зашептала ему куда-то в ключицу. «…камень» – «Ответственность».

Одповеджяльнощьчь.

Неразборчиво и горячо. «Только…» – «Сочувствие».

Вспулчуче.

Он тоже что-то шептал. «…очень…» – «Жалость».

Литощьчь.

Она не понимала, что именно, – но только пока, в эту секунду. «…горячий». – «Ответственность».

Одповеджяльнощьчь.

На деле же эти слова сами собой отпечатывались в ее сознании. «И очень…» – «Тоска».

Тэнкснота.

Оба они слышали. «…далекий» – «Любопытство».

Чекавощьчь.

Оба они знали и понимали. «Как ты». – «Ответственность».

Одповеджяльнощьчь.

Им стало вдруг очень жарко, и Аня приоткрыла окно.

– Я тебе привез кое-что.

Аня посмотрела на него с любопытством.

– Покажу, когда выйдем.

– Хорошо.

Она устроилась на сгибе его локтя и замолчала. Ее раздирали тревожные мысли, и она не смогла справиться с их потоком.

– Как дела дома? – спросила она. – Восстановил крышу?

Ян ответил не сразу.

– Почти.

Он замолчал, и в воздухе появилось ощущение смутной борьбы.

– Помнишь, – сказал он наконец, – недавно ты написала, что было бы, если б ты просто продала квартиру в Москве и приехала? Тем же вечером Рута вдруг сказала: «А ещли поядэ до Москвы, знайдэ йо и забие?»[122]

– Да пусть бы приехала, – зло усмехнувшись, ответила Аня. – Я бы написала предсмертную записку, чтобы ее не посадили.

С кухни донеслось требовательное «Мам!», и Аня встала.

– Через сколько самолет?

– Через три часа. Пора.

Ян торопливо одевался. Он не рассчитывал, что задержится так надолго, и теперь волновался, что опоздает на нужный аэроэкспресс.

– Пойдем, я сейчас придумаю, что можно поесть.

– Постой.

Он остановил ее и остался в коридоре.

– Я уже не успею. Мне действительно пора. Юж тераз[123].

– Сейчас? Но ты же…

– Мам!

– Да подожди ты!

Ян наклонился и открыл рюкзак, а потом достал что-то, завернутое в серую вощеную бумагу.

– Я купил это для тебя, когда был в Турции, на яхтинге.

Аня застыла со свертком в руках, видя, как быстро Ян обувается.

– Даже не знаю, зачем я взял это с собой, – сказал он, зашнуровывая ботинок. – Я был уверен, что не смогу заехать к тебе.

Ян набросил на плечи рюкзак и притянул Аню к себе.

– Не грусти.

Он обнял ее, и Аня почувствовала, что его куртка даже не успела до конца просохнуть. А еще она почувствовала, что это действительно он, что он обнимает ее прямо сейчас, в эту секунду, и вот он уже отнимает руки, кричит детям «пока», что-то еще говорит и как-то еще смотрит, а потом уходит, и Аня закрывает дверь – щелк, щелк, щелк – на три оборота и прислоняется к стене, по-прежнему сжимая сверток. Над ее головой нависает сломанная вешалка, которая вот-вот упадет и раздавит Аню, и Аня сама словно куда-то падает, так же перекосившись, и внутри нее такая же трещина. «Господи, – думает Аня, – клей, я так и не купила столярный клей…» Она рвет бумагу, раскрывает подарок одеревенелыми руками, и видит яркую, покрытую глазурью глиняную тарелочку, на которой написано «Мармарис» и нарисован голубой цветок на тоненькой ножке, вроде тюльпана, и она смотрит на эту тарелку, и не может понять, на какой слог нужно ставить ударение, и переводит взгляд на дверь. Но ответить уже некому, дверь заперта, и там только зеркало, в котором отражается Аня – одна, с цветастой турецкой тарелочкой, с растущим сквозь пальцы голубым цветком. И на тарелочку так падает свет, что кажется, будто она светится, словно солнце, словно это она – источник света в коридоре, а вовсе не потолочные светильники.

Аня встает и медленно идет в кухню. У нее горят голова и руки – то ли от снова поднимающейся температуры, то ли от солнца, которое она несет на дне тарелки. Аккуратно кладет тарелку на стол, что-то делает для Иды – наливает воду, сквозь возмущенные крики выключает ноутбук, выдает краски и альбом – а потом берет молоток и гвозди. Смотрит на солнечную систему расположенных на стене тарелок, и вбивает гвоздик ровно по центру, и вешает на него новую тарелочку. Ее голова полыхает жаром, и она видит, как все тарелочки стены начинают вращаться, сначала вокруг собственных осей – где-то по часовой стрелке, где-то против, – а потом словно танцуют вокруг голубого цветка. И Аня понимает, что система обрела свое солнце – пазл сложился, все в порядке, теперь все однозначно по своим местам.

Потом Ида начинает ныть, что ей скучно, и Аня идет с ней в комнату.

– Давай строить дом, – внезапно осеняет Аню.

Она берет с балкона большую картонную коробку и канцелярским ножом прорезает несколько окошек. У окошек открываются и закрываются ставенки, и Аня, смеясь, двигает ими туда-сюда: хлоп-хлоп. Потом делает дверь. Ида берет цветную бумагу, и они оклеивают дом изнутри, словно обоями. Спускается со своей кровати заинтересованная Лиля и сочиняет из какого-то подручного материала шифер для крыши. А Ида уже достает из набора «лего» маленькие фигурки.

– Мама, смотри, они танцуют! – говорит она, и несколько фигурок кружат по новому дому. – Тебе уже лучше, мама, правда? Ты выздоровела?

– Да, – кивает Аня, – мне лучше.

– Тебя вылечил рыцарь? Он был «Скорая помощь»?

Аня ничего не отвечает, она берет фигурку, изображающую девочку в пластиковом платье, и присоединяется к общему танцу.

– У нас настоящий бал, – говорит Ида.

– А давай, – говорит Аня, – ты, Лиля, сыграешь нам настоящую музыку!

Лиля пожимает плечами и достает скрипку. Она начинает что-то играть, и куклы кружатся и кланяются друг другу.

– Правда, моя кукла хорошо танцует? – спрашивает Ида. Аня кивает, а потом Ида снова задает вопрос: – А когда папа