Очищение - Олег Верещагин

Секунда. Другая. Третья. Они раскачивались друг против друга, сжимая каждый свободной рукой запястье вооруженной руки противника и упершись лоб в лоб и колено в колено. Из левой руки Игната лилась кровь, бок почти не кровоточил, но и плечо немца тоже кровило несильно. Игнат вдруг повернулся в сторону и спиной к врагу, падая на колено. Артур перелетел через него, выпустив штык из жестко заломленной руки, – и тут же ударил Игната ногой по вооруженной руке, далеко вышибая и финку. Но, рухнув на врага сверху, Игнат придавил обе руки немца, а своей здоровой вцепился ему в горло – так, что Артур бешено забил ногами и широко открыл рот, изо всех сил стараясь отшвырнуть от себя русского, – тщетно!

– Сд… в… с… – продышал Игнат, пресекая яростные, мощные рывки Артура, на губах которого закипала пена бессильного бешенства. – Сдав… са…

– Не… унижай… меня… – еле прохрипел немец по-русски. – Töte… убей…

…Кодекс чести начертан пурпуром,Честь и кровь неразрывно связаны.Честной сталью в игре по-крупномуЧесть оказана! Честь оказана!

– Я волен распоряжаться твоей жизнью… – Игнат тоже еле дышал. Его кровь капала на тело немца, мешаясь с кровью Артура. – Ты понимаешь меня? – Он ослабил нажим. Артур помедлил и… кивнул. – И я не убью тебя. Моему командиру нужны хорошие воины и нужны люди чести. Ты понимаешь меня? – Артур кивнул снова. – Поговори со своим… вождем. Мы будем ждать, что вы решите.

Он сел, освободив немца. Прижал локоть к боку и, скривившись, зажал глубокую рану в руке. Артур, притиснув красную щеку к раненому плечу и переводя дыхание, тоже с трудом сел. Правая рука у него висела плетью.

– Твоя кровь… и моя кровь… – неожиданно и не очень понятно сказал немец, поднимаясь. – Я сейчас.

К Игнату тут же подбежал фельдшер. Но Максим, протолкавшийся вперед еще во время начала боя и все это время молчавший, опередил его.

– Я знал! Я знал, что ты победишь! – возбужденно кричал мальчишка. Игнат улыбнулся ему.

Ральф стоял впереди своего примолкшего отряда, широко раздувая ноздри. Лицо немца побагровело, глаза были бешеными. Но слова подошедшего Артура он слушал спокойно, сам взявшись бинтовать рану в его плече, отстранив подбежавшую рослую девчонку с копной льняных волос, перехваченных шнурком. Артур быстро, негромко говорил:

– Sie bieten uns an, der allgemeinen Sache zu dienen. Ich weiß nicht, dass du entscheiden wirst, obwohl du selbst siehst, dass das Schicksal nicht auf unserer Seite. Aber wenn du verzichten wirst – ich werde betrübt sein. Und wenn du dich mit den Russen raufen wirst – ich werde auf ihre Seite aufstehen. Siegend mich – mein Bruder nach dem Blut[23].

Ральф поднял руку, подержал ее ладонью вперед, потом обнял Артура за здоровое плечо. Повернулся к кораблю, у борта которого неподвижно и молча стояла густая цепочка фигурок, посмотрел. Потом снова развернулся к Романову, вздохнул и развел руками:

– Der Sieg Ihre. Befiehl… – Помедлил и добавил: – Ich bitte nur um einen. Kränke mit den Befehlen unserer Mädchen und der Kleinen nicht. Anders werde ich den Eid und brechen wenn auch ich dafür verflucht sein werde…[24]

Бывают такие случаи, когда что-то, кажущееся пугающим, жестоким, чужим, вдруг становится ясным… и странным образом подкрепляет твою надежду.

Романов думал об этом, сидя в небольшой (освещенной электричеством!) каюте корабля и слушая странную, дикую, жуткую… а впрочем, наверное, ничуть не более жуткую, дикую и странную, чем его собственная, историю, которую рассказывал сидящий напротив шестнадцатилетний Ральф Бек.

История началась год назад в Ростоке…

Создававшийся когда-то как циничное средство разрыва поколений, воспрещения отцам и матерям передавать детям свои опыт и качества, для полного искоренения германского духа, «Югендамт», служба защиты детей, почти сразу стал прибежищем для оголтелых безумных феминисток и извращенцев, сперва скрытых, а в начале XXI века, когда служба набрала и вовсе сатанинскую мощь, стала почти всесильной, – уже открытых. В последнее же время существования Германии (да и всей Европы) «Югендамт» стал использоваться все чаще еще и как средство политических репрессий.

Чаша терпения немецкого народа была переполнена. Но его внушавшаяся с детства тотальная разобщенность, запуганность призраками прошлого и «исторической виной», а также одновременно и вошедшая в плоть и кровь привычка повиноваться законам сослужили плохую службу немцам.

На Германию уже сыпались ракеты – и русские, и сбившиеся с курса штатовские, – а «Югендамт» продолжал, как это ни дико, действовать, словно робот-убийца, переживший своих создателей и продолжающий выполнять заложенную в него программу разрушения всего и вся.

Впрочем, пятнадцатилетнего Ральфа Бека «Югендамт», наверное, спас. Его схватили прямо около школы (куда он ходил больше по привычке, чтобы как-то убить время, – система образования развалилась; номинально образование было бесплатным и обязательным, реально школа ничего не давала, кроме грязи и глупости…) и повезли в спецмашине в ростокский порт, когда на город упали три первых боеголовки. Где-то в их пламени сгорели родители Ральфа и его младшая сестра. Она вместе с матерью пряталась дома, а отец с группой товарищей как раз ехал к муниципалитету, чтобы – наконец-то и с таким опозданием! – нарушить закон, взяв штурмом эту давно ставшую откровенно антинемецкой контору, откуда исходило только безумие.

Русские ракеты в своем слепом мстительном полете не сделали разницы между жилым районом, где прятались женщины и дети, мэрией, главой которой был «афронемец», самими немцами, наконец-то решившими навести порядок у себя дома… Было слишком поздно. Надо было думать раньше. Надо было раньше действовать. Теперь оставалась только огненная слепота. Только безразличный грохот рушащегося мира.

Скорей всего, Ральф, если бы его не скрутили около школьных ворот, оказался бы вместе с отцом, которого он – редкость в современных немецких семьях – любил и уважал…

Мальчишка очнулся на вышедшем в море корабле. Фактически это был рабовладельческий корабль под флагом Панамы, и шел он в порт Джидды, имея на борту двести семьдесят немецких детей, поровну мальчиков и девочек, младшим из которых было четыре-пять, старшим – четырнадцать-шестнадцать лет. «Югендамт» «спасал» детей от войны, одновременно «искупая» какую-то очередную «историческую вину немцев перед мусульманами». Это была уже не первая партия, отправленная в рабство, – «для знакомства с культурой иной цивилизации», как было указано в найденных позднее документах «Югендамта».

Но тогда эти похожие на безумный болезненный бред документы будут предметом проведения историко-психологического исследования на тему болезни «ксенофилия». А для Ральфа и его спутников это была купчая на их тела.

К счастью, плыть им оказалось уже некуда. Заказчики-саудиты были уверены, что им удастся выйти целехонькими из общего хаоса. Но восемь израильских боеголовок навсегда похоронили эти планы в озерах расплавленного стекла – не помогли даже сверхдорогие подземные города-бункеры, построенные, как оказалось, в прямом смысле слова «на песке».

Когда команда корабля поняла это – по отрывочным радиопередачам, куски которых еще с воем и стонами носились в эфире гибнущего мира, – то она просто-напросто взбунтовалась. Капитан-итальянец был убит, перепившиеся и вооруженные матросы, в основном латиноамериканцы, вступили в схватку с саудитскими охранниками-гвардейцами, стремясь добраться до груза, где было много «беленьких цыпочек».

Ральф воспользовался этим в каком-то помутнении рассудка, которое пришло на смену постоянному равнодушию от умело подмешиваемых в питьевую воду транквилизаторов. Он помнил, как за дверью отсека, в котором их было десятеро – мальчишки разного возраста, – начали стрелять, потом дверь с гулом открылась, и возникший на пороге плосколицый длинноволосый парень сказал разочарованно что-то: «Y bien, aquí, sí aquí unos niños!»[25] – и небрежно, явно красуясь, поднял короткий автомат…

Потом все было красное и горячее. Воздух стал звонким, как металл. Гудело стальное небо, тело не ощущалось, и рядом бежали какие-то люди, а кто-то еще кричал – жалобно, истошно и многоголосо, а над всем этим страшно, ликующе хохотал невидимый великан, и этот хохот переполнял Ральфа безумной, слепой и быстрой силой.

Он очнулся, когда его тряс за плечи незнакомый рыжий парнишка и, возбужденно дыша, хрипел: «Слышь, ты, слышь?! Что делать-то?! Что делать?! Они, кто остался, наверху заперлись, в этой… в… как ее…» «В рубке», – подсказал другой парень, стоявший чуть дальше в коридоре с двумя пистолетами в руках. «В рубке, да! Что делать-то будем?!»

«Почему он спрашивает меня? – подумал Ральф изумленно. – Что вообще происходит?!» В незнакомом коридоре лежали трупы подростков, матросов и саудитов вперемешку, стены были забрызганы кровью, полуголая девочка перевязывала голову сидящему на ступеньках металлической лестницы и крупно дрожащему мальчишке, а чуть сбоку еще двое ребят, хрипло, рыкающе выдыхая при ударах, размеренно рубили лопатами с пожарного стенда чернобородый кусок мяса с умоляюще выкаченным единственным алым глазом и икающим кровавыми пузырями ртом.