Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети - Евгений Морозов

Уильям Галстон, исследователь публичной политики из Брукингского института и бывший советник президента Клинтона, привел убедительный пример того, насколько мы недооцениваем роль экономических сил во влиянии техники на общество. Вообразите, будто в начале 50-х годов состоялась научная конференция, посвященная влиянию телевидения на общество. Делегаты почти наверняка пришли бы к мнению, что телевидение служит укреплению связей в сообществе и приумножению социального капитала. Телевизор в то время был вещью редкой и дорогой, поэтому соседи вынуждены были ходить друг к другу в гости. А теперь представьте себе научную конференцию о проблемах телевидения сегодня: ее участники скорее всего осудят всепроникающую “культуру спален”, когда наличие в доме множества телевизоров рушит не то что отношения между соседями, но даже внутрисемейные связи.

Еще одна причина, в силу которой будущее любой технологии трудно предугадать, заключается в том, что исчезновение одних медиаторов нередко сопровождается появлением других. Джеймс Кэри, исследователь СМИ из Колумбийского университета, заметил, что “по мере того, как рушатся границы и общественные формации, возникают новые границы. Нам легче проследить за исчезновением границ”, но мы редко замечаем возникновение новых. В 1914 году журнал “Популярная механика” объявил, что эпоха государств закончилась, поскольку беспроводной телеграф позволяет “гражданину передавать сообщения на большие расстояния без помощи государства или корпорации”. А всего пятнадцать лет спустя горстка корпораций прибрала радиовещательную отрасль к рукам, хотя публика еще и питала некоторые иллюзии насчет того, что радио – это бесплатное и децентрализованное средство коммуникации. (То, что радиоприемники дешевели, только поддерживало эту иллюзию.)

Сходным образом, когда нынешние интернет-гуру пытаются убедить нас, что мы живем в век “бесплатного”, это совершенно не так. Обожаемые миллионами якобы бесплатные ролики “Ю-Тьюба” о “ржачных котиках” хранятся в мощных серверных центрах, обслуживание которых обходится в миллионы долларов (в первую очередь из-за расходов на электроэнергию). Эти неявные издержки рано или поздно вызывают давление на окружающую среду, которое в итоге покажет, насколько дорого в действительности обходятся эти технологии. Еще в 1990 году никто не мог предположить, что “Гринпис” опубликует длинный доклад о влиянии “облачной” обработки данных на окружающую среду, подготовленный учеными, много лет изучающими влияние спама на изменение климата. То, что мы пока не в состоянии оценить издержки данной технологии (финансовые, моральные, экологические), вовсе не означает, что их нет.

Логике здесь не место

Еще одна черта современных технологий, которую упускают из вида ее сторонники, заключается в том, что какими бы они ни были революционными, сами по себе они не разрушают традиции. Еще в 50-х годах предположение, что телевидение укрепит религиозные институты, встретили бы с удивлением. Однако несколько десятилетий спустя Пэт Робертсон и толпа других телепроповедников своим прочным положением в обществе были обязаны именно ТВ. Кто сегодня поручится, что интернет подорвет религиозные институты?

На самом деле, как мы можем судить по подъему национализма и религии в Сети, новые технологии нередко укрепляют старые традиции и содействуют их распространению. Клод Фишер, изучивший распространение телефонной связи в Америке XIX века, в книге “Говорит Америка” пишет, что телефон скорее “распространял и укреплял… существовавший общественный уклад, чем изменял его”. Вместо того чтобы считать телефон средством, которое подталкивает людей навстречу современности, Фишер предлагает подумать о нем, как о “средстве, которым современники пользовались по-разному, в том числе, возможно, и для сохранения и даже укрепления обычаев прошлого”. Чтобы интернет смог сыграть положительную роль в избавлении мира от предрассудков и ненависти, его распространению должны сопутствовать в высшей степени амбициозные смелые социальные и политические реформы, иначе болезни общества будут лишь прогрессировать. Иными словами, какой бы ни была внутренняя логика техники, ее трансформирует логика общества в целом. “Хотя любое средство коммуникации обладает своими собственными характеристиками, особенно в том, каким из человеческих чувств оно благоволит, а какие игнорирует, – отмечает Сьюзан Дуглас, исследователь коммуникаций из университета Мичигана, – экономическая и политическая система, в которой это средство укоренено, почти всегда диктует технические возможности его применения и императивы”.

И все же это обстоятельство редко удерживает армию экспертов от заявлений, будто они разгадали эту логику и досконально выяснили, что же такое радио, телевидение или, например, интернет. Общественные силы, стоящие за новинками, при этом большей частью игнорируются (и, следовательно, ими можно легко пренебречь). Маршалл Маклюэн – первый поп-философ – утверждал, что у ТВ собственная логика: в отличие от печатных СМИ, телевидение побуждает нас восполнять лакуны в изображении на экране, оно шире воздействует на чувства и, наконец, подталкивает нас к возвращению в изначальное племенное состояние (равновесие этого рода Маклюэн явно приветствовал).

К сожалению, пока Маклюэн искал внутреннюю логику телевидения, он не заметил, что ТВ может прибрать к рукам корпоративная Америка и что это окажет на общество эффект гораздо более очевидный (и неприятный), чем перемены в некоем “соотношении чувств”, которое Маклюэн тщательно подсчитал для каждого средства информации.

На международном уровне дела обстоят еще хуже. “Логика”, которую ученые и политики якобы постигли, – это просто интерпретация того, на что способна определенная технология в определенных условиях. Геринг, поставивший радио на службу пропаганде, понимал его логику совершенно иначе, чем, скажем, Маркони.

Таким образом, полное знание о какой-либо технологии мало что говорит нам о том, как именно она влияет на сложное современное общество. Экономист Уильям Шаниэль предупреждает, что, оценивая передачу технологии, “в первую очередь следует обратить на культуру, заимствующую эту технологию, а не на сам материал”, уже потому, что хотя “новая технология и вызывает перемены”, их характер “не предопределен заимствованной технологией”. Вместо этого, пишет Шаниэль, “заимствующее общество адаптирует технологию к собственным социальным процессам”. Когда европейцы заимствовали в Азии порох, они не переняли заодно азиатские обычаи его применения. Порох был заимствован европейскими обществами с их собственными ценностями и традициями.

Интернет – это, конечно, не порох. Интернет гораздо сложнее, и это лишь усиливает необходимость как можно лучше узнать общества, которые предполагается с его помощью “перестроить” или “демократизировать”. Интернет наверняка их перестроит, но политиков должен беспокоить вектор этой перестройки. А чтобы понять его, нужно избавиться от технологического детерминизма и тщательно изучить нетехнологические факторы, формирующие ту среду, которую политики пытаются трансформировать. Можно согласиться с тем, что на ранней стадии техника воплощает некую имманентную логику, однако по мере ее развития эта логика уступает место более могущественным общественным силам.

Неспособность уловить логику техники отчасти объясняет непонимание Западом важности интернета для авторитарных режимов. Не имея четкого представления о внутренней политике и социальной логике этих режимов, западные наблюдатели решают, что диктаторы и их приспешники не могут использовать интернет для укрепления режима, так как в условиях западной либеральной демократии (эти условия на Западе только и понимают) интернет до сих пор лишь ослаблял государство и способствовал распылению власти. Вместо того чтобы углубляться в постижение логики интернета, западным благодетелям следовало бы составить для себя более четкую картину политической и социальной логики авторитаризма в условиях глобализации. Если у политиков недостает теоретического представления о том, что движет этими обществами, они могут сколько угодно рассуждать об интернете, но это не поможет им выработать действенную политику использования Сети для распространения демократии.

Возможна ли история после “Твиттера”?

Заманчиво видеть в технологии отсутствующее звено, которое может помочь нам связать воедино разрозненные события, известные как “история человечества”. Зачем искать сложные причины, если установление демократических форм правления в Европе можно объяснить одним только изобретением печатного станка? Историк-экономист Роберт Хайлбронер заметил в 1994 году, что “история как цепь случайностей – это картина, которой не может вынести человеческий дух”.