Тезей (другой вариант перевода) - Мэри Рено

И теперь я стоял перед своим отрядом безумцев - и сам на грани помешательства - и ничего не соображал. Одно только я знал твердо: гнев божий собирается и нависает над нами, как сгущается воздух перед бурей... Но в глубине души моей была еще одна душа, свободная от безумия, и она словно бы со стороны шептала мне:

- Ты царь. Помни свою мойру. Не распускайся. Ты царь...

Я сжал рукой лоб. С закрытыми глазами молился Небесным Богам - Царю Зевсу, Аполлону Убийце Змей, - молился, чтобы вразумили меня, дали спасти мой народ... Потом открыл глаза и огляделся вокруг. Не то чтобы почувствовал себя много лучше, но вроде боги ответил и мне - я был уверен, что смогу сделать всё что надо.

Повернулся к толпе, крикнул чтоб замолчали... Голос теперь был снова моим, все обернулись ко мне и стихли. И снова издали, с северной террасы, донеслись звуки свирелей и струн - с тех пор как я закричал в первый раз, прошло оказывается совсем немного времени.

Я ходил среди своих людей, отбирал лишнее оружие и раздавал его тем, у кого ничего не было, - а сам в это время размышлял, куда нам податься. Все пути из Бычьего Двора в Лабиринт я знал, но теперь они нам были ни к чему: надо выходить на открытое место, за стены. И поскорее - голова прямо раскалывалась от страха... Был только один путь - большие наружные ворота Бычьего Двора. Мы никогда не видали их открытыми, казалось они уже сто лет стоят заперты. Никто не знал, охраняются они снаружи или нет; есть ли вообще стена по ту сторону, мы тоже не знали - замочной скважины не было... Надо было их высадить.

Чем?.. Скамьи и столы много легче ворот - долго придется колотить, будет много шума... А время уходило, бог был все ближе и ближе... И тут я увидел Дедалова Быка, его дубовую платформу на крепких колесах, его бронзовые рога.

Мы развернули его к воротам, облепили со всех сторон, уперлись плечами и погнали вперед. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее... Платформа ударила по створкам, они зашатались - и распахнулись настежь. Бык с грохотом выкатился наружу и мы очутились в портике с высокими колоннами, и в лунном свете были видны старые осыпавшиеся фрески... Бычий Двор, наверно, был когда-то залом государственных приемов. Давно, в прежние века.

А стражи снаружи не было.

Мы скатились по ступеням мимо высокой красной царской колонны; перед нами был заросший парк, а за ним - факелы и музыка. Теперь - когда мы были на улице - она оказалась очень громкой; и я понял, почему только стражники услышали наш шум. Мы мчались через парк как угорелые; и лишь когда три-четыре броска копейных уже отделяло нас от стен - лишь тогда вокруг меня раздались радостные крики моих Журавлей. Но я радости не испытывал, - ни радости, ни облегчения, - я был натянут сильней струны: бог, бог был рядом.

Мы остановились. Оружие никто не выпускал, оглядывались вокруг.

- А где все критяне? - спросил Аминтор. - Когда началось - в Бычьем Дворе были слуги...

Кто-то ответил:

- Слуги разбежались, я видел. А остальные, наверно, смотрят лунные женские пляски.

Меня словно ударило - забыл! На самом деле божественное безумие захватило меня без остатка, раз с тех пор, как оно началось, я ни разу не подумал о ней.

Запущенный парк дышал весенней свежестью... За нами сияла огнями бесчисленных ламп громада Лабиринта, а по небу над ним скользили облака; и казалось, что луна и звезды бегут по волнам, как корабли под ветром... А впереди - вершины кипарисов чеканкой лежали на красном зареве факелов, и под визг флейт и грохот барабанов и кимвалов пел многотысячный хор. Там впереди... Это было ужасно - ведь там в самом центре была дочь Миноса, Владычица Лабиринта. Ее маленькие ножки топтали в пляске разъяренную землю, она слышала дудки и лиры - но была глуха к голосу бога!.. Небо, - прекрасное небо с летящей луной, со всеми его звездами, - небо давило мне голову, будто могильный курган, а судороги ужаса пробивались из земли через сандалии и отдавались у меня в животе.

- Аминтор! - говорю. - Фалестра! Касий!.. Соберите всех вон в той роще. Спрячьтесь в кустах. И не двигайтесь - теперь уже скоро! Я тотчас вернусь, а вы - молитесь и ждите.

Они начали что-то спрашивать, но времени не было.

- Ждите!.. - И я помчался к факелам.

Толпа стояла ко мне спиной, так что никто не обратил на меня внимания. С трех сторон площадь окружали высокие деревянные трибуны; с четвертой она была открыта, но запружена стоявшими там людьми. Это были критские крестьяне. Их было немного, - вообще критян было мало, куда ни глянь, - но в тот момент мне об этом не думалось. Сквозь праздничный шум я услышал, как взлетели дворцовые голуби, как все дневные птицы снялись со своих насестов и с гомоном ринулись в ночное небо. Бог уже дышал мне в затылок, так близко, что я не боялся ни критян, ни эллинов, ни зверей - только его прихода.

Критяне пропустили меня. Они привыкли, что любой светловолосый расталкивает их. Некоторые меня узнали и изумленно кричали имя мое... Я пробился к парапету и вскочил на него, чтобы увидеть ее сверху.

Поднимался ветер, и тысячи факелов на высоких шестах бросали в стороны хвосты огня. Голова кружилась от густых запахов горящей смолы, цветов и пыли, благовоний и разгоряченных тел... Передо мной была обширная поверхность Дедалова Лабиринта: магический узор из белых и черных камней безукоризненно гладкий, блестящий... А вокруг - украшенные колоннами трибуны, сверкавшие праздничными нарядами толпы; в руках у женщин - куклы, увешанные драгоценностями... На краю площади разместились музыканты: барабаны, кимвалы, кифары и египетские арфы, духовые - от авлоса до крошечных флейт из слоновой кости, чей звук трепещет, словно раздвоенный змеиный язык... Музыка визжала - ранила ту мертвенную тишину, в которой стоял рядом с нами разгневанный бог... А на середине Лабиринта по извилистой ломаной линии белого мрамора, сплетя руки, двигались женщины - живая гирлянда, - раскачивались их волосы, ожерелья и платья, изгибались в танце стройные тела, и весь хоровод был похож на змею, что меняет кожу: сворачивался, разворачивался, свивая голову с хвостом... Змея повернула и пошла в мою сторону - и я увидел ее лицо... радостное, сияющее, без тени страха или тревоги... Она вела танец.

Я увидел ее. Тело мое и душа, исхлестанные божьим гневом, загнанные едва не до смерти, - тело и душа стремились к ней: к ее груди, к ее теплым рукам... Хотелось спрятаться в них, как прячется ребенок у матери своей от страхов тьмы... Я прыгнул с парапета на клетчатую кладку площади - и в этот самый момент могучий голос бога крикнул мне: "Я здесь!"

Земля подо мной накренилась, содрогаясь и трескаясь, мраморные плиты встали дыбом; я споткнулся и упал на четвереньки... Вокруг - треск, грохот, рев, вопли, стоны... Пальцы судорожно ухватились за край вздыбленной плиты плита раскачивалась взад-вперед, точно живая... А меня катало и швыряло вокруг нее, потому что каменная площадь Дедала вздымалась волнами, словно вода... А глубоко внизу, швыряя стонущую землю своими черными громадными рогами, ревел неистово Земной Бык. Громче всего остального был этот рев: громче криков ужаса, громче грохота падающих стен и колонн... Кто-то возле меня рыдал и кричал как роженица - это я кричал, я сам!.. Словно я был беременен этой ужасной катастрофой, и теперь она вырывалась из меня, раздирая тело мое, заливая меня потом агонии... Разбитый мрамор подо мной замер - я ухватился за него, едва дыша, дрожу... А вокруг - всё, что люди вознесли над землей, всё снова вернулось к ней, сокрушенное яростным богом. От разрушенных трибун неслись стоны и крики; из-под развалин Дворца - дикий вой собак и женщин, вопли детей, обезумевших от страха и боли, мужские голоса, зовущие на помощь, хруст и грохот еще державшихся и падающих камней...

И среди бури этого адского шума я лежал - и чувствовал, как в меня вливается странное блаженство. Чистое, пустое... Мое предчувствие покидало меня; гигантская рука бога отпустила меня, голова очищалась от безумия.

Я был избит, измучен - но я уже был человеком. Об меня спотыкались бегущие, вокруг рушился величайший из царских дворцов - а я дышал с облегчением и едва не засыпал.

Поднял голову... Ветер швырнул в глаза пыль и песок... Мимо меня с криком пробежала женщина, платье на ней горело... Я увидел ее - и вспомнил, зачем я здесь. Поднялся на ноги... Всё болело, - словно бык истоптал на арене, - но голова была ясной и не кружилась.

Огляделся - площадь для танцев была похожа на морской берег, куда выбросило обломки разбитого флота. Факелы, словно пьяные, цеплялись еще за свои шесты либо догорали, оплывая, на земле; на вздыбленных плитах площади чего только не было: обрывки гирлянд и растоптанные арфы, туфли, шарфы, окровавленные веера, поломанные куклы и испражнения перепуганных людей... Рухнувшие трибуны загорелись от упавших факелов; оттуда неслись крики и проклятия, раздавался треск дерева... А на середине площади, - словно стая ярких птиц, сбитая грозой в кучу, - на середине площади были танцовщицы.