Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

И когда он поцеловал ее раскрытую ладонь, Тисса тихо засмеялась. Она не думала, что может быть настолько счастливой.

Мне подарили два месяца осени. Каждый день как последний. Каждая минута имеет свой собственный вкус — ветра и сладкого дыма, который тянулся от костров. Их разжигали в каменных вазах, одаривая огонь бабочками из золотой фольги.

Прощались с летом.

Я — с дочерью.

Нельзя плакать — к чему пугать ее слезами? Нельзя сходить с ума. Нельзя уйти, как нельзя и остаться. И раз за разом я меняла решения.

Бежать. На край мира. За край. Неважно как, лишь бы вдвоем. Спрятаться и… ждать войны? Смерти Кайя? Я ведь услышу ее. И сумею ли остаться в себе, в памяти и разуме?

Забрать Настю с собой — Ллойд пойдет на уступки, ведь цель оправдывает средства… и я сама в ответе за мою девочку. В Палаццо-дель-Нуво безопасно. Здесь Настю любят и не позволят обидеть.

А я вернусь.

Мне есть ради кого вернуться.

И не стоит думать о том, сколько времени отнимут у нас, ведь есть же еще в запасе. День и снова день. Как бусины на нитке. Жемчужиной — Настькин первый день рожденья с тортом, восковой свечой, грудой подарков в шелковых коробках и вечером для двоих.

Ночь. И Настька обнимает меня, прижимается, сопит в шею…

…утро… полдень…

…время уходит.

И чем ближе расставание, тем страшнее.

Ллойд сам приносит контракт.

— Вам будет легче, — говорит он. — Подозреваю, что на слово вы мне не поверите.

Я никогда не высказывала сомнений вслух, но ему не нужны слова. Или все слишком очевидно? Но Ллойд прав: с контрактом мне легче. Я знаю, что он обязан будет вернуть мне дочь по первому требованию. А в случае моей смерти Настя не останется без дома и опеки.

— Иза, — Ллойд подписывает бумаги медленно, тщательно выводя каждый завиток — подпись у него сложная, — я прекрасно отдаю себе отчет, что вы не сможете быть счастливой без дочери. А от вашего счастья и спокойствия всецело зависит то, как поведет себя Кайя. Я не собирался забирать у вас Анастасию.

Понимаю, но… страх сильнее.

— Возьмите. — Мне протягивают браслет, он шире того, который носила я. — Так не принято, но ситуация исключительная.

Ллойд сам одевает браслет мне на руку.

— Сдави вот так. — Он кладет пальцы на два золотых пятна. В первое мгновение ничего не происходит, но потом я слышу странный и такой знакомый звук. — Это ее сердце. Прямая трансляция.

Сердце стучит быстро. Не слишком ли быстро? Но зеленые линии по шелковой поверхности браслета успокаивают.

— А это, — на столе появляется пудреница, — связь. Нажимаешь вот здесь. Вызов. Или вот…

Раздался протяжный мерзкий звук.

— Вызывают тебя. Открывай. Экран небольшой, но четкость хорошая. Единственно, я не уверен насчет покрытия. Возможны дыры, где связи не будет, но тогда система переведет вызов в режим ожидания и при появлении канала просто сбросит информацию. Зарядка — либо солнце, либо органика, лучше жидкая. Идеально — глюкоза или сахароза, но в принципе оно всеядное. Браслету хватит и твоей энергии.

Не плакать.

Это ведь хорошо. Я смогу поговорить с Настюшей, увидеть ее… слышать, как бьется ее сердечко. Знать, что она в порядке…

— Иза, надеюсь, ты понимаешь, что это, — Ллойд отключил пудреницу, — достаточно серьезное нарушение… протокола. Мы не просто так отказались от возможностей системы. Пожалуйста, не злоупотребляй.

Почему-то я ощутила себя наркоманом, которому вручили мешок героина, попросив не злоупотреблять. И, как наркоман, я дала честное слово.

Ллойд не поверил, даже не удосужился сделать вид, что верит.

— И еще. Ты будешь злиться, но все, что я делал, я делал не столько ради мира, сколько ради Гарта, которому этот мир достанется. Ты ведь понимаешь?

Почти два года, чтобы сократить дистанцию до дружеского «ты».

Прощальный вечер. Слезы. Письма. Пожелания.

Последняя ночь вдвоем, когда мне страшно отпустить Настьку, а ей неудобно, и Настька брыкается. Потом засовывает в рот свой браслетик… это ее успокаивает. Я же обвиваю вокруг руки золотую цепочку с острокрылой ласточкой. Магнус не будет против.

И вот я возвращаюсь.

Домой.

Карета. Дорога. Почетный эскорт, командовать которым поручено Гарту.

Догорает чужая осень, по-южному мягкая, с золотом вдоль дорог и вечной зеленью мха на валунах. Дома с плоскими крышами и открытыми дворами, где находилось место колодцам и фруктовым деревьям.

Мы двигались медленно.

Пожалуй, слишком медленно. И если раньше мне страшно было покидать защищенный мирок Палаццо-дель-Нуво, в очередной раз меняя собственную жизнь, то теперь я хотела домой.

Появились сны.

Вернее будет сказать, они были всегда, но там, в Палаццо-дель-Нуво, я позволяла себе отрекаться от них, забывать по пробуждении. Это происходило как-то само: утро и ощущение пустоты, чего-то потерянного, зыбкого, как туман на ладони. И рядом, и не поймаешь.

Сейчас сны вновь были яркими.

Замок. Старые стены. Витые узоры каминных решеток. Балкончики. Балюстрады. Те самые розовые кусты в каменных вазах. Целы ли они? А мой рыцарь, слепленный из всех оттенков пламени? И то кресло перед камином, которое кот и Кайя делили между собой.

Осталось ли хоть что-то?

Двор. Парк. И тот дичающий сад, где беседка, качели и белые мотыльки.

Город.

Площадь и улочки. Торговцы, их заполонявшие. Старый фонтан с раскормленными карпами. Голуби… пристань.

Корабли.

Паладины.

Магнус. Тисса. Урфин.

Как получилось, что все это перестало быть важным? Как я могла забыть о них?

Я думала. Искала. Не находила ответа. Точнее, он был очевиден, но верить я отказывалась. И день за днем воевала с собой, с воспоминаниями, которых вдруг оказалось слишком много, и все перемешались. Обе жизни, здесь и там, обе реальны. И обе — уже позади.

Сегодня я выбралась из кареты.

Там, дома, мне, скорее всего, придется путешествовать верхом, и надо тренироваться. Или хотя бы что-то делать, поскольку безделье рождало тоску.

Мне отчаянно не хватало Настасьи.

И Кайя.

Гнев, старый знакомец, не таил обиды, не то не понял, что я забыла и о нем тоже, не то простил — лошади великодушны. Но шел он мягко, осторожно, время от времени оборачиваясь, уж не для того ли, чтобы увериться — я на месте. И я гладила могучую шею, убеждая, что все хорошо.

Замечательно даже.

— Иза, ты не сердишься? — Гарт все же решился на разговор.

— На кого?

Ромашка сунулась ко мне, выпрашивая яблоко. Кобыла Гарта, крупная, как все кирийцы, отличалась свойственным породе флегматизмом и какой-то нечеловеческой человечностью.