Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Крытый экипаж доставил Тиссу на окраину города, к серому длинному зданию под плоской крышей. Некогда здание было заброшено, но его привели в порядок, подлатав, навесив новые, блестящие трубы водостоков, заменив окна и двери. Починив крыльцо. Ароматы дерева, воска, краски и камня кружили голову, и Тисса, чтобы не потерять сознание, вцепилась в рукав мужа.

— Как тебе? Я думал разместить здесь общину, но и для приюта подойдет. — Урфин, к счастью, этой ее слабости не заметил.

Скрипучий пол. Выбеленные стены. И красные печные трубы.

Комнаты, пока пустые…

Огромная кухня, больше только замковая…

— Тебе нравится?

— Да.

Она не думала, что все решится так быстро. Она просто видела детей на улицах, грязных, оборванных, выпрашивающих монетку. Тисса спросила у градоправителя, почему он ничего не сделает, а тот ответил, что ему не поручено заниматься еще и сиротами.

А кому поручено, он не знает.

У города есть множество иных забот, куда более важных, и хотя он всецело разделяет беспокойство ее светлости — у женщин удивительно мягкое сердце, — но не имеет ни сил, ни средств возиться с беспризорниками. Однако клятвенно обещает, что больше маленькие дикари не станут докучать леди.

Наверное, Тисса плохо объяснила, чего именно хочет. Но ведь Урфин все сразу понял.

— Но, драгоценная моя, мы не сможем остаться. Я отдам распоряжения. Выделю деньги, и только.

Значит, предчувствие не обмануло.

— Я не хотел тебя огорчать, но… — Он вытащил шпильку. И вторую тоже. Верный признак того, что Урфин расстроен. Следовательно, уходит, и… не следует плакать. Ему не станет легче от Тиссиных слез. — Послезавтра мы возвращаемся.

— И ты уйдешь.

— Да.

— Надолго?

Вздохнул. Надолго…

— Иза направляется к границе. И мы должны добраться до города. Это шанс остановить войну. Вообще все это безумие остановить. Я ведь должен, понимаешь?

Понимает. И то, что за валом, опасно. И что Урфин не отступит. Если надо дойти до города, то дойдет. А потом обязательно вернется. Надо думать только так и не иначе.

— Мы пойдем по нашим землям. Дядя создал коридор… он контролирует повстанцев. И мятежников. И вообще там много тех, кто поддержит…

…но и тех, кто не захочет возвращения.

Урфин вытащил-таки последнюю шпильку и ленту развязал. Но испорченной прически не жаль.

— Так нужно, солнышко мое.

Конечно. Тисса понимает. И ей все равно страшно, чтобы от страха избавиться, она обнимает мужа, стоит долго, наверное, целую вечность, запоминая именно этот момент.

Тот лист, наверное, уже расстался с веткой… но ведь весна когда-нибудь наступит.

— Ребенок, — от его шепота ком в груди тает, — скажи, что тебе привезти из города?

Улыбается, потому что не хочет ее пугать.

— Себя.

Тисса отпускает его. Сейчас и вообще. Осматривается. Надо вспомнить, кто она и зачем здесь.

— Если назначить директором леди Гроу… — Голос все равно предательски дрожит. — Она… она очень ответственная. И все сделает как надо.

Леди Гроу высокая. Сухощавая. В черном вдовьем наряде, который она носит последние пятнадцать лет. Леди Гроу управляет имением, фермой и небольшой ткацкой мастерской. Работают там, как доверительно сообщили Тиссе, падшие женщины. Леди Гроу наивно полагает, что их можно перевоспитать. А в свободное от перевоспитания время она разводит флоксы и кошек.

Урфин протянул ленточку и, наклонившись, поцеловал Тиссу в лоб. Пахло от него рыбой.

— Объяснишь ей, чего ты хочешь?

Тисса кивнула. Объяснит. Если рот сумеет открыть. Он совершенно неприлично наполнялся слюной, Тисса сглатывала и сглатывала, рискуя захлебнуться.

В карете стало только хуже. Особенно когда на площадь выехали.

Где-то рядом продавали рыбу.

Вкусную копченую рыбу…

Это же невозможно!

— Останови. Пожалуйста.

— Тебе плохо?

Не плохо. Напротив, почти хорошо…

— Я… — Тисса облизала губы. — Я рыбы хочу. Очень. Можно?

Простое ведь желание. Выполнимое. Куда проще, чем найти подходящее для приюта здание меньше чем за сутки. А рыбу и вправду продавали, на промасленной бумаге, именно такую, как Тиссе хотелось: копченую, с золотистого цвета чешуей, с белым крошащимся мясом и жиром, который Тисса, окончательно позабыв о приличиях, слизывала с пальцев. Ела руками.

Стыдно не было.

Ну, самую малость.

Урфин смотрел как-то странно, задумчиво… наверное, не ожидал, что она может себя вести подобным образом. Тисса и сама не ожидала. Остановилась лишь, когда рыбина — вот почему он взял такую маленькую? — закончилась.

Протянув платок, Урфин поинтересовался:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Замечательно!

Даже тоска отступила. Кто бы мог подумать, что рыба — это настолько вкусно? Правда, немного грязно… и когда Тисса умудрилась посадить это пятно на подол? Ведь старалась есть аккуратно.

Урфин отобрал бумагу, завернув рыбьи кости, плавники и куски кожи. Сам сел рядом, обнял и тихо сказал:

— Драгоценная моя, извини, но мне надо знать… как бы это выразиться… — Он явно собирался спросить что-то неприличное. — Я ведь не ошибусь, сказав, что женские дни у тебя были давно?

Ну… наверное.

— А как давно?

Тисса попыталась вспомнить. Наверное, до того, как они выехали из Ласточкина гнезда… это два месяца уже. Тисса еще радовалась, что они не начинаются, в дороге в эти дни жутко неудобно.

— Ты не понимаешь?

Что она должна понять?

— Ну да. Мне следовало бы подумать, что тебе о таком не рассказывали… — Урфин заложил непослушную прядку за ухо. Ох, теперь и волосы пропахли рыбой. Мыть придется… или нет? Запах ведь приятный. — Ты только не волнуйся, ладно?

Именно сейчас Тисса начала волноваться. И от волнения икать.

— Все будет хорошо.

Что с ней не так? Помимо икоты и грязного платья.

— Просто у тебя… у нас появится ребенок. Это случается, когда мужчина и женщина живут вместе…

Он что-то еще говорил, тихое, успокаивающее, точно Тисса нуждалась в успокоении.

Ребенок — это ведь замечательно! Это лучшее, что могло с ней произойти.

Теперь, когда Урфин уедет, часть его останется с Тиссой. Теперь она его по-настоящему отпустит. И, возможно, плакать не станет, если только по пустякам, вроде листа, осени или странных желаний.

И когда он поцеловал ее раскрытую ладонь, Тисса тихо засмеялась. Она не думала, что может быть настолько счастливой.

Мне подарили два месяца осени. Каждый день как последний. Каждая минута имеет свой собственный вкус — ветра и сладкого дыма, который тянулся от костров. Их разжигали в каменных вазах, одаривая огонь бабочками из золотой фольги.