Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян

минуту она уже обнимала меня, а Шап, как волчок, вертелся вокруг и радостно кричал:

— Рач! Рач! Рач!..

Егинэ и товарищ Папаян усадили меня за рояль.

— Играй, — приказал учитель.

— Не могу…

— Играй.

Еще не было случая, чтобы я ослушался его. Я невольно протянул руки к инструменту, но тут же отдернул их, почувствовав холод клавиш.

— Играй.

И я заиграл. Взял аккорд, другой, потом все смешалось. Что я играл, и сам не знаю, только смутно чувствовал, что рассказываю товарищу Папаяну, Егинэ, Шапу, рассказываю всю свою жизнь, с того самого дня, когда по нашей пыльной улице прокатил экипаж и сын керосинщика Погос уцепился за него, а я, едва научившись говорить, закричал на всю улицу: «Файтон-кнут, файтон-кнут!»

Я ударял по холодным клавишам, белым и черным, как прожитые мною дни, ударял, и каждый удар воскрешал в памяти картины прошлого, знакомые и дорогие; улыбалась Зарик, Вардан-Карапет угощал краденой черешней, Мариам-баджи целовала меня и говорила: «Сватушка ты мой родненький…»

Потом началась буря в школе.

Громовым аккордом я ударил по методам «Умерла — да здравствует»…

А затем цветы и свечи, и мать, рухнувшая, как подрубленное дерево…

Я играл. Слезы катились по щекам, а на сердце становилось легче, перед глазами появился улыбающийся Шап, мой хороший, добрый маленький друг, большеголовый, худенький, настоящий головастик. В его глазах я видел тысячу улыбок, видел прекрасную жизнь, прекрасную, несмотря на то что все еще существуют в ней Газет-Маркар и Асатур Шахнабатян…

Я играл и не догадывался, что рождается мое первое сочинение, которое станет для товарища Папаяна самым дорогим подарком…

Я замолк, усталый и успокоенный, слез больше не было.

Папаян закрыл нотную тетрадь:

— Иди домой, с завтрашнего дня возобновишь занятия с ребятами.

И вдруг случилось неожиданное: в его глазах блеснули слезы, дрожащими руками он обнял меня, прижал к груди и сказал изменившимся голосом:

— Иди, дорогой…

ВСТРЕЧА

Шап не отставал от меня. Он непременно хотел увидеть Нунуш, которую я каждый раз ставил ему в пример:

«Нунуш так бы не сделала, Нунуш все понимает».

«Подумаешь…»

«Да, все понимает, не то что ты…»

Он обиженно замолкал.

И однажды вслед за мной он явился в интернат.

Ребятишки были на прогулке. В знакомом зале дожидалась меня Нунуш.

Шап косо взглянул на девочку:

— Это ты Нунуш?

— Я.

— А я Шап. А ну, сыграй.

Нунуш словно только этого и ждала. Она села за рояль и начала быстро играть упражнения. Шап смотрел на нее, постепенно мрачнея. А когда Нунуш кончила играть, он заявил:

— А тебя все равно не примут в музыкальную школу, не примут…

— Да? Как бы не так! — сказала Нунуш, собираясь расплакаться.

— Почему не примут, Шап? — спросил я.

— Потому что, потому что… — Он вдруг заплакал.

Мой Шап просто завидовал Нунуш.

Я успокоил его, сказав, что они оба поступят и что они должны стать хорошими друзьями, не то я перестану их любить и не буду больше заниматься с ними…

Но откуда я мог знать, что пророчество Шапа сбудется!

НОВЫЙ ВИЗИТ

К нам домой снова пришел Асатур Шахнабатян. Он с холодной вежливостью пожал руку отцу, сказал, что они вместе с матерью выражают глубокое соболезнование по случаю смерти Зарик, и обратился ко мне:

— По просьбе ученического комитета заведующий школой согласился восстановить тебя. С завтрашнего дня можешь ходить на занятия.

Для родителей это было неожиданностью: уже несколько дней, чтобы не огорчать стариков, я по утрам выходил из дому и шел заниматься к Папаянам, а отец и мать думали, что я в школе…

Но заявление Асатура удивило и меня: ведь я-то хорошо знал и Асатура Шахнабатяна, и его дядюшку Газет-Маркара.

Считая свою миссию законченной, Асатур ушел.

— Это еще что такое? — спросил отец.

— Потом объясню, — ответил я и побежал к Чко. Занятый Нунуш, я уже несколько дней не виделся с ним.

Чко не знал всех подробностей, но из его рассказа я понял многое.

Выяснилось, что несколько дней назад на общешкольном комсомольском собрании обсуждался вопрос о моем исключении. По совету Айказа Миракяна собрание решило обратиться в Центральный Комитет комсомола и в наркомат просвещения.

— Не знаю, наверно, именно поэтому Асатур пришел к вам, — сказал Чко.

На следующий день я пошел в школу.

Занятия еще не начались. У ворот я поздоровался со сторожем Багдасаром, который, по обыкновению, ворчал на какого-то малыша.

— Здравствуй, дядюшка Багдасар.

— Здорово, сынок. Вот чертенята, никак не угомонятся!

Сердце мое колотилось от радости, я чуть было не расцеловал этого ворчливого старика.

— Дядюшка Багдасар, отец кланялся тебе, — тут же придумал я.

— Спасибо, сынок. Ну что ты поделаешь с этими сорванцами!..

Я засмеялся и вошел во двор. По лестницам парадного подъезда медленно спускались «Умерла — да здравствует», Газет-Маркар, Дед, Айказ Миракян и еще два незнакомых мне человека. Я снял шапку. Первым меня заметил Маркар. Он широко улыбнулся. Затем, обращаясь к Деду и двум незнакомцам, сказал:

— Вот один из лучших учеников нашей школы, Рач Данелян. В семье у него несчастье, сестренка умерла, несколько недель он не ходил в школу…

— Лицо этого юноши мне знакомо, — протянул мне руку Дед. — Я где-то его видел.