Фарьябский дневник - Виктор Носатов

– Игорь, Игорь! – только и успел он крикнуть, теряя сознание.

Очнулся через несколько минут, почему-то на дне окопа. Стрельба не прекращалась. Рядом не было ни автомата, ни лопатки, а сдвинуться с места он не мог. «Наверное, ноги перебило», – мелькнула мысль, и голова закружилась снова. Борясь со слабостью, Марат вытащил из гимнастерки гранату и, выдернув чеку, крепко зажал в руке. «Живым я вам не дамся», – была его последняя мысль, прежде чем он снова впал в забытье.

Марата спасла от плена чистая случайность. Об этом он тоже узнал в госпитале – в ту ночь на моджахедов, которые прибыли в свой родовой кишлак, чтобы пополнить отряд за счет дехкан, напало пуштунское племя. Горцы объявили кровную войну воинам ислама за то, что те вырезали одно из горных кочевий.

Утром, когда в долину вошел батальон специального назначения для пресечения резни между узбеками и пуштунами, перед людьми предстала страшная картина. Несколько десятков трупов лежало вокруг неприступной крепости, кругом воронки от мин, вздыбленная земля и над всем этим скорбным хаосом два неподвижных тела. Один, бездыханный, в последнее перед смертью мгновение успел накрыть своим телом товарища тяжело раненного, но еще боровшегося за жизнь.

Позже, делая перевязку чуть дышащему бойцу, капитан медицинской службы обнаружил, что у того в руке с нечеловеческой силой зажата граната. Лишь с большим трудом разжав посиневшие пальцы, он бросил ее в безопасное место. Грохнул последний в это утро взрыв.

Потом был госпиталь в Кабуле. Только через месяц Марат попал в Союз. Столько в госпиталях перевидел и перетерпел, что нервы теперь никудышными стали. С пол оборота стал заводиться…

Увидев, как в комнату вошли милиционеры, которые тащили его в эту «кутузку», Марат замолчал.

– Ну что, хлопцы, делать будем? – обращаясь к ним, спросил старшина.

– Как скажешь, батя, так и будет, – ответил старший патруля.

– Ну, раз потерпевший не явился, значит, основания для возбуждения дела нет.

– Нет так нет, – в один голос сказали милиционеры.

– Ты не обижайся на нас, – сказал старший. – Служба ведь, всякие попадают, попробуй отличить подонка от человека.

– Да вы что, ведь я все понимаю. – У Марата выступили па глазах слезы. Он отвернулся к стенке, смахнул соленую влагу ладонью.

– Прощай, хлопец, не поминай лихом, – сжал его руку старшина.

– Может, тебе помочь чем надо, с билетами или еще чем, так мы быстро, – предложили милиционеры.

– Нет, спасибо.

– Ты прости нас, что помяли тебя немного, – сказал, прощаясь, один из патрульных.

– Не судьба! – неопределенно, то ли прощая своих обидчиков, то ли нет, сказал в ответ Марат и, еще раз окинув взглядом место своего временного пристанища, неторопливо, прихрамывая, зашагал к выходу.

На войне как на войне! Мужество и подлость не только уживаются рядом, но и чем-то дополняют друг друга. На фоне подлости мужество становится самым настоящим героизмом, а подлость на фоне мужества выглядит самой отъявленной гнусностью. На войне просто невозможно спрятать, затаить свое настоящее лицо, ибо во время боя, в самой экстремальной ситуации, оно бывает только одно – истинное.

Доктор Леша

Первый «сюрприз» ждал нас на спуске с перевала. Движущийся впереди колонны бронетранспортер вдруг вздыбился, из-под колес его столбом вырвалось пламя, громыхнул взрыв. Колонна замерла в ожидании обстрела из очередной засады. Боевые машины ощетинились стволами автоматов и пулеметов. Все замерло в тревожном ожидании.

Через несколько минут звенящей тишины в наушниках раздался хрипловатый, взволнованный голос:

– «Чайка», «Чайка», я «Тридцать девятый», поймал мину!

– Как люди? – тревожно спросил начальник мотоманевренной группы майор Александр Калинин.

– Все нормально, раненых нет, только водителю щеку немного рассекло осколком, перевязываем.

– «Тридцать девятый», самостоятельно двигаться можешь?

Ответа долго не было, но на подбитой машине заработал сначала один, а немного позже и второй двигатель. Осторожно, словно боясь споткнуться, бронетранспортер дернулся сначала назад, потом проехал несколько метров вперед.

Остановился. Стало видно, что второго правого колеса нет, словно бритвой срезало вместе со ступицей и тягами. Но машина могла двигаться вперед, а это в бою самое главное.

– «Чайка», я «Тридцать девятый», – раздался в напряженной тишине голос, – двигатели работают нормально, разрешите следовать с колонной дальше?

– Давай, только пойдешь рядом с машиной технического замыкания.

Пока шли эти переговоры, к подбитой машине направились два бойца с носилками и с ними невысокого роста коренастый офицер – врач капитан Алексей Пинчук. Стукнув прикладом автомата по крышке бокового люка и дождавшись, пока его откроют изнутри, он быстро юркнул внутрь. Санитары залегли на дороге, старательно осматривая каждую подозрительную кочку.

А с перевала открывался сказочный вид на раскинувшуюся внизу цветущую долину. После многокилометровой серости горной дороги взгляд наконец-то отдыхал на изумрудной зелени тополиных рощ, только-только успевших сбросить белоснежный наряд садов и расстилающихся на земле виноградников, плотным кольцом опоясывающих кишлаки. Плоские крыши немудреных глинобитных жилищ лишь небольшими островками выделялись на общем фоне буйствующего моря листвы. Не знаю почему, но всегда, когда машина устремлялась по крутой дороге в долину, мне казалось, что еще мгновение, и мы прикоснемся к чему-то необыкновенно волшебному, но всякий раз вместо этого то внезапной засадой, то коварной миной это чувство разрывалось в клочки. И на смену ему приходила бессильная злость к тем, кто мешает жить той или другой по-восточному сказочной долине, кто разрушает и грабит там полунищие кишлаки.

Прошло не более пяти минут, как из бокового люка показался доктор. По сдержанно улыбающимся губам и довольному виду можно было без труда догадаться, что с экипажем все в порядке. Я наблюдаю за его работой давно, и потому мне есть, с чем сравнить.

Однажды на такой же мине подорвалась боевая машина пехоты, и доктор в течение получаса вместе с фельдшером не вылезали из чрева машины. Наружу вынести раненых не представлялось возможным, колонна обстреливалась засевшими в горах бандитами. Закончив свое дело, доктор мешком вывалился наружу. Лицо его за время пребывания в машине осунулось, глаза ввалились.

– Он переживает о каждой нашей ране больше, чем мы сами, и этим обезболивал их нам, – без всякого преувеличения говаривали раненые, отзываясь о врачевательном таланте доктора Леши. Многие из тех, кто прошел через его руки, как о чем-то удивительном вспоминали о том, что уже только одно прикосновение его тонких холодных пальцев, отцовский взгляд голубых глаз вселяли в каждого из них спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. А ведь вера для раненого равноценна жизни.