Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

священник в потире? Разве не может Плоть Господня желать... моего вознесения? Бывало ведь и такое... Ничто не ново под луной!.. Зеленый Ангел и Черный Пастух — все это помет одного кубла. Будьте осторожны, сэр!..

Мне становится не по себе. В памяти оживает то, что шептали мне уже на пути в Прагу и что я мог почерпнуть из намеков, крайне осторожных намеков доктора Гаека: сознание императора не всегда безупречно... он, возможно, безумен...

Ловлю на себе косой, настороженный взгляд.

   — Вот вам мой совет, сэр: если вы собирались превращаться, не откладывайте — превращайтесь скорее. Святая инквизиция очень настойчиво интересуется вашим... пресуществлением. А вам, думаю, вряд ли придется по вкусу ее заботливый интерес! Дай Бог, если мне удалось предостеречь вас от ненавязчивого внимания сей благотворительной институции... Да будет вам известно: я одинокий больной старик, мне и сказать-то уже почти нечего...

   — 

Орел, похоже, засыпает... Тяжкий вздох невольно вырывается из моей груди: император Рудольф, могущественнейший человек на этой земле, монарх, пред которым дрожат короли и прелаты, называет себя бессильным стариком?! Это что — лицедейство, коварная ловушка?

Сквозь полусомкнутые веки император читает мои мысли. Насмешливо ворчит:

— Превращайтесь в короля, сэр! И сразу поймете, как тяжела корона. Тот, кто не обрел самого себя и не стал двуглавым, как орел нашей империи, тому не следует тянуть руки к короне — будь то земной королевский венец или тиара адептата.

И император погружается в сон, как давным-давно выбившийся из сил путник.

Голова моя шла кругом... Ну откуда знать этому фантастическому старику, сидящему передо мной в выцветшем кресле, о моем самом сокровенном?! Как он мог догадаться?.. И мне сразу вспомнилась королева Елизавета: разве и с ее губ не слетали порой слова, явно внушенные свыше, которые она лишь, как медиум, повторяла?! Слова из мира иного, бросить якорь в потусторонних бухтах которого надменная английская королева, занятая сугубо земными делами, никогда бы не помыслила!.. И вот теперь: император Рудольф! Он тоже! Какая все же странная аура окружает тех, кто восседает на троне! Быть может, они — тени, проекции каких-то абсолютных существ, коронованных «по ту сторону»?!

Император внезапно вскидывает голову:

   — Ну так как же порешим с вашим эликсиром?

   — Как пожелает ваше величество.

   — Хорошо. Завтра в это же время, — коротко бросает император. — О нашей встрече — никому. Это в ваших же интересах.

Я молча кланяюсь... Свободен? Как будто да... Император вновь начинает клевать носом... Я подхожу к низкой двери, открываю — и в ужасе отшатываюсь: угрожающе обернув ко мне жуткий зев, за порогом вскакивает какое-то пламенеющее чудовище. Демон, явившийся из преисподней? Присмотревшись, понимаю, что передо мной гигантский лев, но мне от этого не легче. Зверь близоруко и зло щурит на меня свои зеленые кошачьи глаза, потом, оскалившись, с голодным видом облизывается...

Шаг за шагом я отступаю пред этим стражем порога, который бесшумно и лениво протискивается в дверь. Вот он по-кошачьи выгибает спину, явно готовясь к прыжку... Парализованный

смертельным ужасом, я вдруг понимаю: это не лев! Дьявольский лик в огненно-рыжей гриве... он ухмыляется... скалит зубы в свирепом смехе... это... это — лицо Бартлета Грина! Хочу закричать, но язык не повинуется мне...

Тогда император как-то особенно цокает языком, рыжее чудовище поворачивает голову, послушно подходит к креслу Рудольфа и, урча, вытягивается рядом: в прихожей что-то зазвенело, когда могучее тело опустилось на пол. Слава Богу, это все же лев! Гигантский экземпляр берберского льва с огненной гривой.

Снаружи, за окном, Олений ров шелестит кронами деревьев...

Император кивает мне:

— Видите, какая у нас надежная стража. «Алый лев» всегда на пороге тайны. Для пущего устрашения самозваных детей доктрины. Ступайте!

В мои уши врывается дикий шум. Дым коромыслом... Гремит разухабистая танцевальная мелодия... Какое-то огромное помещение... Ах, ну да: это же пир, который мы с Келли даем в честь славного града Праги в большой зале ратуши. В голове гудит от грохота и топота хмельной толпы, от заздравных криков, которые одновременно вырываются из множества глоток.

Келли, качаясь как в сильнейший шторм, бредет ко мне с братиной, полной пенного богемского пива. Выражение лица самое вульгарное... Омерзительно пошлое... Крысиную физиономию бывшего продувного стряпчего сейчас не скрывают начесанные волосы. Отвратительные пунцовые шрамы пылают на месте отрезанных ушей.

— Братан, — брызжет слюной мой подгулявший компаньон, — бр...братан, до...доставай алую пу...пудру... Э-эх, до дна, г...говорю я тебе, все р...равно н...ни гроша, бр...братан!

Брезгливая тошнота подступает к горлу — и страх...

   — Как? Уже все спустил? То, что я, надрывая душу, месяцами вымаливал у Ангела?!

   — Ч...что мне до т...твоей р...рваной души, бр...братан? — лепечет блаженно пролет. — Д...давай пудру, и с...сматываемся отсюда!

   — И что дальше?

   — Д...дальше? Обер-бургграф и...императора Урсин граф Розенберг, п...придворный дурак, уж...жо не откажет нам в монете...

Слепая ярость вскипает во мне. Ничего не видя перед собой,

бью наудачу... Братина с грохотом летит на пол, забрызгав мой лучший камзол вышгородским пивом. Келли изрыгает проклятия. Дрожащее жало ненависти то здесь, то там мелькает вокруг меня в пелене кутежа. А музыка в зале наяривает:

Три гроша, три кружки, три шлюхи — и хва...

   — Строишь из себя аристократишка?! — вопит шарлатан. — Пу...пудру, тебе говорят!

   — Пудра обещана императору!

   — Пусть ваш император поцелует меня в...

   — Молчать, негодяй!

   — Ты, баронет с большой дороги! Кому принадлежат шары и книга?

   — Интересно, что бы ты без меня с ними делал?

   — А кто свистит Ангелу: апорт?! Э?..

   — Ничтожество!

   — С...святоша!

   — Прочь с моих глаз, мерзавец, или...

Чьи-то руки обвиваются сзади вокруг плеч и парализуют удар моей обнаженной шпаги... Яна, рыдая, повисает у меня на шее...

На мгновение я снова тот, кто сидит за письменным столом, не сводя завороженных глаз с черного кристалла, — но лишь на один краткий, мимолетный миг, потом мое Я, как влага в сообщающихся сосудах, опять переливается в причудливую емкость по имени Джон Ди и меня вбирает в себя самый древний и запущенный квартал средневековой Праги. Иду куда глаза глядят... Чувствую смутную потребность занырнуть в самую глубину мертвых стоячих вод, зарыться с головой в донный бархатный ил той безымянной, бессовестной, бесчестной черни, которая заполняет тупое однообразие беспросветных будней удовлетворением своих чадных инстинктов: утроба, похоть...

Что есть конец всякого устремления? Усталость... Отвращение... Разочарование... Дерьмо аристократа ничем не отличается от дерьма плебея. Процесс пищеварения у императора такой же, как у