Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шелково-стальная кавалькада проезжает мимо знаменитых курантов и, свернув за угол ратуши, исчезает.
На площадь вступает Келли; своей кичливой ходульной походкой он напоминает цаплю, которая вот-вот покинет грешную землю и вознесется в небеса. Шествует конечно же со стороны городских борделей. Вскарабкавшись по лестнице, вваливается в комнату:
— Император прислал приглашение?
— Прислал. В Далиборку! Но с ним тебя пропустят и в Олений ров на аудиенцию к императорским медведям, вот уж будут приятно удивлены, когда обнаружат, что и среди адептов встречаются особи солидной, благообразной комплекции! Уж кто-кто, а они сумеют по достоинству оценить твои филейные части!
Келли мгновенно трезвеет.
— Измена?!
— Какая еще к черту измена! «Всемогущий просто хочет нас испытать!» — так, если мне не изменяет память; сформулировал ты в свойственной тебе на редкость деликатной манере намерения императора и, как всегда, оказался прав, ибо на сей раз Рудольфу вздумалось всего-навсего взглянуть... на наши мортлейкские записи и криптограммы святого Дунстана.
Келли топнул ногой, как невоспитанный мальчишка:
— Ни за что! Да я скорее книгу святого Дунстана проглочу, как апостол Иоанн на Патмосе книгу Откровения![35]
— С твоим аппетитом это не мудрено, боюсь только, с усвоением будет туговато... Ну так что там с расшифровкой?
— Ангел обещал мне открыть ключ послезавтра. Послезавтра!.. О, это вечное, сосущее мою кровь, мозг, жизнь — послезавтра!!!
Мне кажется, я сплю. И все же это не сон. Блуждая по старинным пражским переулкам, я вышел на поросший деревьями вал, ведущий к Пороховой башне.
Шуршат под ногами опавшие листья. Зябко. Должно быть, конец октября. Я прохожу под сводами башни и сворачиваю на Целетную улицу, намереваясь пересечь Староместский рынок и выйти к Старо-новой синагоге и еврейской ратуше. Я хочу — нет, я должен — побывать у «высокого рабби» Лева, знаменитого пражского каббалиста. Недавно благодаря посредничеству моего любезного хозяина, доктора Гаека, состоялось наше знакомство. Мы перекинулись двумя-тремя фразами о таинствах королевского искусства...
По мере приближения к еврейскому гетто внешний вид улиц меняется прямо на глазах. Во сне я или наяву?.. Наверное, так бродила по Праге Иоганна Фромм...
Иоганна Фромм?.. А кто это, собственно? Разумеется, моя экономка! Что за вопрос! Но ведь я... Джон Ди?! Значит, сейчас
для меня Иоганна Фромм — это Яна Фромон, моя жена, а я — Джон Ди, который в данный момент собрался посетить раб-6и Лева, пожалуй, самого близкого императору Рудольфу человека!
И вот мы уже беседуем с рабби в его убогой каморке, всю обстановку которой составляют плетеное кресло да колченогий стол из грубо оструганных досок. В стене, довольно высоко от пола, неглубокая ниша, в ней сидит или скорее стоит, прислонившись спиной, рабби — так полустоят-полусидят мумии в катакомбах, — не сводя своего взора с противоположной стены, на которой начертан мелом «каббалистический арбор». Когда я вошел, он даже не взглянул на меня.
При своем необычайно высоком росте рабби сильно горбится. Какая тяжесть пригнула его к земле: снежно-белая старость или массивные, черные от копоти балки низкого потолка?.. Желтое, изборожденное лабиринтом морщин лицо, голова хищной птицы, такая же, как у императора, только еще меньше, а ястребиный профиль еще острее. Крошечный, с кулачок, лик пророка обрамлен ореолом до того спутанных волос, что уже непонятно, то ли это пышная шевелюра, то ли борода, растущая и на щеках, и на шее. Маленькие, глубоко запавшие бусинки глаз почти весело сверкают из-под белых кустистых бровей. Длинное и невероятно узкое тело рабби облачено в опрятный, хорошо сохранившийся кафтан из черного шелка. Тощие плечи высоко вздернуты. Ноги и руки, как у всех иудеев Иерусалима, не знают ни секунды покоя, каждое движение удивительно пластично и выразительно.
Разговор заходит о тернистом пути неофита, жаждущего приобщиться к таинствам Всевышнего.
— Небеса надо брать приступом, — говорю я, ссылаясь на Иакова, решившего померяться силами с Ангелом[36].
Рабби вторит:
— Ваша правда. Бога можно принудить молитвой.
— О, сколь долго, надрывая сердце, молюсь я всею страстью своей христианской души!
— О чем, ваша честь?
— О Камне!
Медленно, меланхолично, взад-вперед, как египетская болотная цапля, покачивает головой рабби.
— Молитве надо учиться!
— Что вы хотите этим сказать, рабби?
— Вы молите о Камне. И вы правы, ваша честь: Камень стоит того! Самое главное, чтобы молитва ваша дошла до ушей Бога!
— А как же иначе? — вскричал я. — Разве не направляет ее вера моя?
— Вера? — качнулся вперед рабби. — Что такое вера без знания?
— Естественно, ведь вы еврей, рабби, — вырвалось у меня.Насмешливо сверкнули бусинки.
— Э-э, еврей... Ваша правда. Только зачем вы тогда, ваша честь, спрашиваете еврея о... таинстве?! Молитва, ваша честь, она во всем мире — искусство.
— Вы, безусловно, правы, рабби, — сказал я и поклонился, мне было стыдно за мое проклятое христианское высокомерие.
А бусинки знай себе смеялись.
— Вы, гоим, стрелять горазды лишь из арбалетов и пушек. Уму непостижимо, как вы целитесь и попадаете в цель! Ваша стрельба — это искусство! Но умеете ли вы так же метко молиться? Уму непостижимо, до чего вы плохо целитесь и до чего редко... попадаете!
— Рабби! Молитва все же не пушечное ядро!
— Пусть так, ваша честь! Но молитва — это стрела, летящая в ухо Бога! Попадание в цель означает, что молитва услышана. Каждая молитва будет услышана — должна быть услышана, ибо молитва неотразима... если выстрел меток.
— А если нет?
— Тогда считайте, что стрела пропала; иногда, правда, она поражает совсем не то, что надо, обычно же падает на землю подобно семени Онана... или же ее уловляет «Другой» и его слуги. Ну, эти слышат молитву... на свой манер!
— Кто это — «Другой»? — спросил я дрогнувшим голосом.
— «Другой»? — эхом откликнулся рабби. — Тот, кто всегда на страже между Верхом и Низом. Ангел Метатрон, владыка тысячи ликов...
Я понял, и мне становится страшно: а что, если я в самом деле... плохо целюсь?..
Глядя куда-то поверх моей головы, рабби продолжает:
— Не следует молиться о Камне, если не знаешь, что он означает.
— Камень означает истину! — откликаюсь я.
— Истина? — усмехается рабби точно так же, как император.
Я почти слышу: «Я что, по-вашему, такой же болван, как Пилат?..» — хотя уста адепта сомкнуты.
— Что же в таком случае означает Камень?
