Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

   — Ответ на этот вопрос, ваша честь, нельзя получить извне, он может прийти только изнутри!

   — Да, конечно, я понимаю: Камень обретают в сокровенных глубинах собственного Я. Но... но потом-то он должен быть приготовлен, явлен вовне, и тогда, когда он произведен на свет, имя ему — эликсир.

   — Внимание, сын мой, — шепчет рабби, и тон его голоса внезапно меняется, теперь он пронизывает меня до мозга костей. — Будь осторожен, когда молишься о ниспослании Камня! Все внимание на стрелу, цель и выстрел! Как бы тебе не получить камень вместо Камня: бесцельный труд за бесцельный выстрел! Молитва может обернуться непоправимым.

   — Неужели это так сложно — правильно молиться?

   — Ваша правда: сложно, очень сложно! О, как это сложно — попасть Богу в ухо, ваша честь!

   — Кто же научит меня правильно молиться?

   — Правильно молиться... Это может лишь тот, кто при рождении принес жертву и... сам был принесен в жертву... Тот, кто не только обрезан, но и понимает, что должен быть обрезан... кроме того, ему ведомо имя по ту и по сю сторону...

Раздражение поднималось во мне: еврейская гордыня светилась в прорехах многочисленных пауз.

— Должен вам заметить, рабби, что я слишком стар и слишком глубоко погрузился в учение мудрых, чтобы прибегать к обрезанию.

Из непостижимой бездны его глаз усмехнулся адепт.

— Вы считаете, что нож Садовника не про вашу честь! Это так! Дичок яблони, ваша честь, тоже не хочет прибегать к обрезанию. А знаете, чего ему в конце концов не избегнуть?! Кислых, как уксус, яблок!

Я чувствую в словах рабби какой-то второй смысл. Смутно понимаю, что ключ где-то здесь, совсем близко, надо только ухватить... Однако самолюбие, уязвленное высокомерными речами еврея, берет верх.

— Моя молитва творится не без указаний свыше и мудрых поучений. Сам я могу плохо положить стрелу на тетиву, но Ангел поправит мой лук и направит мой выстрел.

Рабби Лев насторожился:

— Ангел? Что за Ангел?

Я описываю ему Ангела Западного окна — это не легко, но я стараюсь, — который послезавтра обещает нам наконец открыть ключевую формулу.

И вдруг лицо рабби сморщилось в какую-то безумную гримасу смеха. Да, да, это, конечно, смех, я не ошибся, только он совсем не похож на привычное выражение человеческой радости: так египетский ибис, завидев поблизости ядовитую змею, весь трепещет и неистово бьет крылами. В серебристо мерцающем облаке спутанных волос маленькое желтое личико рабби съеживается лучиками морщин в какую-то звездочку, в середине которой черное круглое отверстие смеется, смеется, смеется... В этом отвратительном провале в одиночку пляшет, пляшет, пляшет длинный желтый зуб...

«Сумасшедший! — проносится мысль. — Сумасшедший!»

Беспокойство... Беспокойство, от которого я никак не могу избавиться, гонит меня к замковой лестнице. Здесь, наверху, в немецком квартале, меня знают как английского алхимика, имеющего доступ ко двору. И хотя за каждым моим шагом по-прежнему следят, тем не менее на Градчанах я волен идти куда мне заблагорассудится. А я уже не могу без этих кривых переулков, без этих тенистых аллей; мне необходимо ненадолго побыть одному, вдали от Келли, этого вампира, присосавшегося к моей душе.

Заплутав в лабиринте узких улочек, я останавливаюсь у одного из прилепившихся к градчанской стене домишек, пытаясь рассмотреть вырубленный над стрельчатым входом рельеф: Иисус с самаритянкой у источника. На желобе источника можно разобрать надпись:

«Deus est spiritus».

Да, воистину, Он — Дух, а не золото! Золота хочет Келли, золота хочет император, золота хочет... а разве я не хочу золота?! Укачивая на руках Артура, Яна сказала: «В кошельке несколько талеров, а что потом?.. Как я буду кормить твоего ребенка?..» А я смотрел на ее по-детски тоненькую шею и никак не мог понять, почему она сегодня кажется мне какой-то особенно трогательной, беззащитной... Как будто чего-то не хватает...

Ах да, бусы... Дошла очередь и до них... Вещь за вещью распродавала Яна свои украшения, чтобы спасти нас от долговой башни, от позора, от гибели.

Deus est spiritus. Я молюсь, молюсь всеми силами души и тела. Попадет ли моя стрела в ухо Богу? Прав ли рабби?.. Разве

сам он не сидит у источника вечной жизни и не поучает черпальщицу, усталую душу? Золото не течет, молитва о золоте не летит...

Мне вдруг хочется запомнить этот дом, и я, задумчиво глядя на рельеф, спрашиваю женщину, которая выходит из дверей:

— Как он называется?

Она, проследив направление моего взгляда, отвечает:

— «У золотого источника», сударь, — и идет своей дорогой.

Бельведер. Император Рудольф стоит, прислонившись к высокой стеклянной витрине, за которой в экстатической позе застыл северный человек; его закутанное в меха тело вдоль и поперек стягивают кожаные ремни, увешанные крошечными колокольчиками. Восковая кукла с раскосым маслянистым взглядом, в маленьких ручках — что-то вроде треугольника и еще какой-то непонятный предмет. «Шаман», — догадываюсь я.

Рядом с Рудольфом возникает высокая фигура в черной сутане. Явно пересиливая себя, неизвестный склоняется перед императором, отдавая обязательные, предусмотренные этикетом почести. Прикрывающая макушку красная шапочка выдает кардинала. Я догадываюсь, кто этот человек с застывшими в усмешке вздернутыми уголками рта: папский легат кардинал Маласпина собственной персоной. Кардинал начинает говорить, подчеркнуто обращаясь только к императору; острые, как створки раковины, губы то и дело на секунду-другую смыкаются, и эти паузы делают его и без того бесстрастную речь еще более холодной и размеренной:

— Вы, ваше величество, сами даете повод неразумной толпе, склонной упрекать вас в благоволении чернокнижникам, подозреваемым — и вполне обоснованно! — в пособничестве дьяволу, ведь ваше величество позволяет им беспрепятственно пере двигаться — не говоря уж о тех милостях, коими вы их осыпаете!— по вверенным вам католическим землям.

Орлиный клюв делает мгновенный выпад.

   — Чепуха! Англичанин — алхимик, а алхимия, мой друг, — это наука естественная. Вы, святые отцы, не удержите человеческий дух, который, познав нечистые тайны матери-природы, с тем большим благочестивым трепетом приобщается Святых Божественных тайн...

   — ...дабы уразуметь смиренно, что милость сия велика есть, — закончил кардинал.

Желтые глаза императора потухли, скрывшись под морщинистой

кожей усталых век. Лишь тяжелая нижняя губа подрагивала от скрытой насмешки.

Уверенный в своем превосходстве кардинал еще выше вздернул тонкие уголки рта:

— На алхимию можно смотреть по-разному: сей английский джентльмен вместе со своим компаньоном, явно авантюрного склада, публично признал, что ему нет дела до золота и серебра, но что цель его — добиться колдовскими чарами пресуществления тленной плоти в нетленную и победить смерть. Я располагаю неопровержимыми свидетельствами.