Русалки — оборотни - Антонина Клименкова

— Значит, то, что ты сказал тогда, на берегу, что дрался с гладиаторами, это правда? Тебе сотни лет, ты не маркиз и даже, наверное, не итальянец?

— Эх, я слишком молодо выгляжу, — вздохнул Винченце не без тени кокетства. — Хотя многие дают мне еще меньше, чем ты, лет двадцать пять… Друг мой, слышал ли ты о городе Вавилоне? Конечно, слышал, и далеко не лучшие отзывы. В вашей главной книге о моем родном городе предвзятое мнение.

— Родном?

— Угу. Я там родился.

— И…

— Хочешь спросить, до пресловутой башни или после? — улыбнулся Винченце. — После. Я застал лишь грандиозные развалины и даже не очень уверен, была ли стройка на самом деле. Но скоро мы все это узнаем — слышал, археологи скоро собираются в те места на раскопки.

— И конечно, ты родился каким-нибудь наследным принцем? — пошутил Феликс.

— Мой отец был аптекарем, — покачал он головой, — так что страсть к гербариям мне досталась по наследству. Он держал лавку, торговал разными снадобьями. Он был мастером своего дела и неплохо зарабатывал, содержал семью — мать, меня и четырех моих старших сестер. Знаешь, при том что все это было в доисторические времена — если смотреть из сегодняшнего дня, — жилось вполне неплохо. Когда не знаком с каретами на мягких рессорах, поездами на паровой тяге, пружинными диванами и утренними газетами — как-то по ним и не скучаешь…

Когда я подрос, тоже стал помогать отцу в торговле, учиться семейному делу. И должен сказать, очень скоро в городе мне не стало равных в аптекарском мастерстве. Мне очень нравились все эти баночки, снадобья, порошки, благовония. Да, честно говоря, они мне и сейчас нравятся… Потом отец умер, и дело полностью перешло в мои руки.

И однажды на пороге нашей лавки появился странного вида человек. Это и был мой Учитель — алхимик по призванию, странник по натуре. Мою лавку он избрал очередным временным пристанищем.

В ту осень город охватил мор, сестры и мать заразились и стояли на краю могилы. Учитель пообещал спасти их, если я поступлю к нему в ученики. Так что у меня не было выбора…

Учитель был бессмертен. Но вечная жизнь для него была не даром, а проклятием. Кто его проклял, я не знаю, он не распространялся на эту тему. Он и стал алхимиком лишь с одной целью — найти эликсир бессмертия. Золото и пресловутый философский камень были ему безразличны. В поисках эликсира он перебрал всевозможные средства, изобрел разные зелья — среди них получались превосходные яды, которые он продавал особо нуждающимся за достойную цену. Так что человеком он был небедным, хоть богатства ему были не нужны. Он хотел умереть — единственно поэтому он искал эликсир. Изобретя его, он хотел понять сущность бессмертия и создать отраву для самого себя. Обычно он пробовал новые зелья на своих учениках. Немало пришлось перепробовать и мне. И однажды я обрел бессмертие.

Тогда Учитель перерезал мне горло — но рана затянулась, и я не умер. Алхимик очень обрадовался. Немедленно сделал противоядие — намешал, выпил и тут же умер.

Я остался наследником всего его состояния — всех рецептов и тайных знаний. И я владею секретом бессмертия, но состав противоядия, способный меня убить, мне неизвестен. Мой Учитель унес его с собой в могилу.

— Значит, тебя тоже невозможно убить?

— Ну почему же, наверное, существуют способы. Но, признаться, я особенно как-то не стремился это выяснить. В отличие от него, я своим даром жизни не тягощусь. И убивать по его примеру сотню невезучих учеников не собираюсь. Да, я считаю, что мне повезло. Так зачем плевать в лицо осчастливившим меня богам? — заключил он.

Ягоды наконец-то кончились. Скомкав опустевший лопух, Винченце выкинул его в заросли крапивы.

— Куда ты теперь? — спросил Феликс.

— Не слишком далеко, — ответил Винченце, — в столицу. Теперь, когда синьорина Глаша нашла недостающий компонент эликсира, мы все-таки попытаемся остановить назревающий в истории казус… Но ты непосвященный, я не могу тебе рассказать больше, — с лукавой улыбкой оборвал он себя. — И все-таки нет?

— Нет, — мотнут тот головой.

— Ну как знаешь, — сказал Винченце, поправив шляпу, — Non vi dico addio! Я не прощаюсь! Еще увидимся. Ci vediamo![83]

— Тогда до свиданья, — вздохнул Феликс.

Винченце кивнул и быстрым пружинистым шагом спустился по тропинке на луг. Конец длинной шпаги, раскачиваясь, сбивал пушистые метелки трав.

Феликс и Серафим Степанович уехали. Чуток поплакав, Глаша достала припасенный кувшинчик с отворотным зельем. И выпила — точно как велел Винченце. Спать легла с надеждой на скорое исцеление от сердечных ран.

И точно, зелье подействовало еще до наступления полуночи.

Всю ночь напролет до самого рассвета, с перерывами в полчаса-час, девушка металась белым призраком по двору — от избы до заветного чуланчика за огородом и обратно. Дедушка ворчал на хлопанье двери, нескончаемую беготню вверх-вниз по лестнице. Ачто она могла поделать?..

Зелье сработало. Поутру от любовной тоски и печали не осталось и следа. О высоких чувствах и томлениях Глаша и думать не могла. После зелья во всех отношениях и смыслах она казалась себе опустошенной внутри, точно перевернутый чугунный котелок. На рассвете она без сил упала на постель дедушки (до своей добраться уже не смогла) и забылась здоровым крепким сном.

Укрыв внучку одеялом, Иван Петрович, зевая, побрел доить буренку, которая тоже за ночь не выспалась.

Окончилось лето, прошла осень, следом промелькнула зима.

На Новый год сын кухарки Марфы в усадьбе фон Бреннхольцев получил посылку из Петербурга. В тяжелом ящике оказалась большая, в половину обеденного стола, поваренная книга с изысканными рецептами французской и итальянской кухни. Изучив тексты и картинки, немного потренировавшись, юноша вскоре смог с успехом заменить у печи матушку.

А после восхитительного ужина, один из гостей барона предложил организовать совместное предприятие — открыть ресторацию в самой Москве. Конечно, главным поваром назначили сына кухарки, безмерно счастливого.

По весне в Малые Мухоморы прибыл обоз — с мастерами, резчиками, плотниками, художниками, во главе с важным человеком — архитектором! К изумлению деревенских, мастера сообщили, что какой-то иностранный господин, любитель изящного и старинного, дал денег губернатору и указал на тутошнюю часовенку как на редчайший образец древнего искусства. Вот потому они здесь, потому и собираются отреставрировать сей памятник зодчества. Местные испугались непонятных слов, пожали плечами и решили — раз губернатор прислал, пусть что хотят, то и делают.

К осени часовенка восстала из обломков, точно сказочная птица Феникс из пепла. Золотистая, пахнущая свежим деревом, стружками, еще лучше, чем прежде.

Бывшая русалка, внучка бабы Нюры, осенью вышла замуж, в чем ей неплохо поспособствовало выплаченное фон Бреннхольцами приданое.

Проученный баронет наконец-то всерьез взялся за учебу. А вскоре, поняв, что гусаром быть совсем не так интересно, как свободным, обеспеченным дворянином, стал подыскивать себе хорошее место службы и невесту, завидную по всем параметрам.

Той же осенью, пока от дождей не развезло дороги, кузнец Егор съездил на ярмарку в город — да не в ближний уездный, а в самый губернский! Там, не считая деньги, он выбрал самую роскошную шубу. А на остаток купил еще белое модное платье с оборками, кружевные перчатки и большой китайский веер с пионами. Не забыл и про туфельки — на каблучке, с пряжками.

Конечно, Глафира его простила. Но не соблазненная подарками, а уж давно сжалившись над раскаявшимся другом, измученным ее безразличием, — его даже не обрадовало возвращение брата.

Но свадьбу она согласилась играть лишь через год. Пока что помирившаяся пара наслаждалась гуляниями под луной, чтением стихов (со стороны Глафиры) и внимательным слушанием и тяжкими вздохами (со стороны Егора). Но на святки Глаша потребовала себе новые узорчатые санки для катаний с ледяной горки.

ЭПИЛОГ

То ли правда — то ли нет,

То ли сказка — то ли…

— Бред какой-то, — пробормотал Феликс, зажмурясь и тряхнув головой.

Ему показалось, будто он видел за оградой монастырского сада мелькнувший пушистый хвост.

Чуть ранее, у ворот он заметил большого лохматого пса. Весеннее неяркое солнце блеснуло на золотистой шелковой шерсти. Собака посмотрела на Феликса, наклонив голову набок, и вдруг, сорвавшись с места, скрылась за углом трапезной.

— Не может быть, — сказал Феликс, возвратившись в собор.

Там он помогал братьям с уборкой, очень необходимой после слякоти долгой зимы…

Феликс не мог сказать, как он пережил эту зиму. Что-то смутное тревожило его по ночам, мешало жить, думать. Днем он пытался сосредоточиться на делах, на молитве — но совсем не к месту вдруг перед глазами всплывали летние воспоминания. В привычных стенах монастыря ему сделалось тесно, душно, тошно. Хотелось уйти куда-то, забраться на дерево, пробежать мягкими лапами по колючей, сочной траве… Он закрывал глаза — и уносился вдаль, туда, где можно быть свободным как ветер, летать, перепрыгивая с ветки на ветку. Туда, где кто-нибудь ласково потреплет по плечу, погладит по рыжеватой пятнистой шерсти… Порой ему до ярости хотелось снова стать зверем. В такие минуты братья косились на него с недоумением и… опаской. Пеняли ему на ставший скверным характер. Но он и сам понимал, что сильно изменился. Только загружая себя делами, он мог сколько-нибудь отвлечься, рухнув ночью на постель, забыться сном без тревожащих сновидений…