На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

Петербург 1848 года. Петрашевцев везут на казнь. Среди них – Достоевский. Взволнованная и скорбная толпа. Чернышевский слышит гул толпы, но продолжает работать в своей петербургской квартирке, обложенный книгами.

Вбегает его новый знакомый по университету, Аристархов (фигура вымышленная, образ собирательный):

– Идем! Идем туда! Цвет России гибнет! Там наш друг Ханыков! Петрашевский, Достоевский, Плещеев…

– Зачем? Множить толпу зевак?

– Ты не имеешь права так рассуждать! Мы должны продемонстрировать…

– Что же?

– А ты надеешься своей писаниной спасти Россию?!

– Да, надеюсь и попросил бы мне не мешать.

– Все твои занятия гроша ломаного не стоят перед этой казнью. Нужно делать что-то реальное, а ты – в кусты!

– Уходи.

– Нет, послушай до конца…

Чернышевский, не произнося ни слова, показывает Аристархову на дверь.

– Ты безумец! – кричит Аристархов. – Ты обуян бесом гордыни!

Чернышевский один. Его терзают сомнения: есть ли истина в словах этого человека? Идет закадровый внутренний монолог. «Наверное, да, он, Чернышевский, обуян бесом гордыни. Ведь и впрямь, это скотство – сидеть и “сочинять”, когда людей везут на казнь. Как легко попасть в историю – я, например, сам никогда не усомнился бы вмешаться в их общество и со временем, конечно, вмешался бы. Но не сейчас. Прежде – понимать, а действие. Что есть действие? Может, слово и есть действие? Но так ли? Это безнравственно, бесчеловечно. Не этому его учил отец. Но отец плохо знает о том, какой путь для себя приготовил его сын. А знает ли все про этот путь сын? Какая судьба ожидает его? Верно ли он избрал ее? Или она, не спросясь, избрала его? Ну, это будет видно – кто кого избрал. Гамлетовские сомнения – слабость!»

С характерной своей усмешкою он возвращается к работе, но тут же раздается рев толпы. Как в кошмаре, видятся Николаю Гавриловичу искаженные лица его приятеля Ханыкова, Достоевского, жандармов, зевак, студентов, палачей на эшафоте, кажется, что откуда-то скачут конные, бегут мужики с топорами – да, это те же босоногие бурлаки с Волги. А кто ведет их? Нет, это не он, не Чернышевский. Он там, на эшафоте, с адским треском ломается над его головой шпага, разлетается на куски гигантский вечный двигатель, невесть как оказавшийся посреди площади. Кругом раненые и убитые. Пустая баржа на пустынной Неве.

Чернышевский падает на колени:

– Господи, да минует меня чаша сия! Минует всех нас!

Молодежь в доме известного журналиста, впоследствии академика и чиновника Цензурного комитета Никитенко. Окололитературные весьма горячие споры:

– А вы читали статью… имярека?

– Отвратительная статья! Я не читал, но мне рассказывали.

Входит Чернышевский. У него явно нет желания участвовать в спорах, он пришел обменять книги, которые берет у Никитенко. К тому же он замечает среди присутствующих Аристархова.

Когда Чернышевский уходит, кто-то спрашивает:

– Что это за херувим?

– Запомните его, – отвечает Никитенко, – это не простой студент – это мыслитель, который будет посильнее Белинского.

Аристархов хватается за голову:

– Херувим! Посильнее Белинского! Да ваш мыслитель на самом деле безумец! Одержимый! Разрушитель по природе своей! Я это чувствую в нем. Его надо бояться. Еще недавно он делал вечный двигатель, а теперь заявил мне, что занятия дороже ему, чем жизнь людей, которых везут на казнь. Он монстр, он фантом!

Никитенко возражает ему:

– Помилуйте, почему разрушитель? Он пишет сейчас диссертацию об эстетическом отношении искусства к действительности. Знаете, какой там главный тезис? «Прекрасное есть жизнь»!

Аристархов:

– Он скрывает свои подлинные мысли, так же как под маской книжного червя скрывает свою чудовищную физическую силу.

Никитенко:

– Он очень талантлив. Уверяю вас, его диссертацию будет читать вся мыслящая Россия. Понимаете, как прозвучит панегирик жизни в стране, где мертвых душ больше, чем живых?!

Аристархов, печально:

– Я не спорю, что он талантлив. Но на что он употребляет свой талант?..

Снова Саратов. Дом Васильевых, родителей Ольги Сократовны, в которую Чернышевский влюблен. Гости – молодежь, офицеры.

Поют, музицируют, беседуют и на серьезные темы. Стиль богемный, хотя и с несколько провинциальным душком.

Чернышевский разговаривает с Ольгой Сократовной.

Она – ему:

– Маман беспокоится, сможете ли вы содержать семью.

Он:

– Слышали ли вы о таком человеке, как Герцен? Когда его арестовывали, у его беременной жены случился выкидыш. Такая судьба может ждать и мою жену.

Ольга Сократовна смотрит на Чернышевского с любопытством, оценивающе.

Они идут с Ольгой Сократовной высоким берегом Волги. Внизу, у причалов, у дебаркадера вновь толпа. Но это не бунт – это провожают на Крымскую войну рекрутов. Смех, крики, бабий вой, пляски, кое-где и драка. Всеобщая неразбериха, мечется начальство – военное, гражданское и церковное, не могут построиться пьяные новобранцы. То ли праздник, то ли похороны.

– Вот закончим Крымскую кампанию, – произносит Ольга Сократовна тоном старательной ученицы, – победим, и все станет хорошо.

– Вот если проиграем, тогда, может, кое-что еще и будет, – отвечает Николай Гаврилович.

Ольге Сократовне это не нравится.

– Вы что ж, надеетесь на революцию? – проницательно спрашивает она.

– Возможно, это произойдет.

– И вас не испугают ни грязь, ни мужики… с дубьём?

– Нет, не испугают. Пока человек молод, ему кажется, что он все может преодолеть. В том числе и грязь, и дубьё. Но все же цивилизация требует эволюции, в конечном счете. Надо строить просвещенную и богатую Россию. Этому и буду служить.

Она не верит ему и отчасти подозревает бахвальство.

– И как же вы рассчитываете перетянуть на свою сторону Россию? Вот эту Россию? – чуть презрительно кивает она на толпу внизу.

– Как? А так, как Никитушка Ломов здесь в одиночку перетягивал купеческие баржи! Слыхали про такого?

И, не дожидаясь ее ответа, он скатывается с обрыва вниз, расталкивает толпу, подбегает к барже, на которую только что погрузили новобранцев, и впрягается в бурлацкую бечеву. Нечеловеческое усилие – и вот он уже стронул баржу с места. Народ в остолбенении. Крики: «Стой! Куда-а?!» Но подойти к нему боятся: вид его страшен. Ватага бурлаков повисает на кормовом канате, пытаясь удержать баржу, но они мешают друг другу и валятся наземь. Мгновенная перемена настроения в народе – он ликует. Вверх летят шапки. Все вопят: «Ура-а!» Ольга Сократовна мечется по берегу, не понимая, смеяться ей или плакать. А Чернышевский, не разбирая дороги, по песку, по грязи тащит свой «корабль». На перемазанном и потном лице гордое сознание победы. (Так и Рахметов в романе.)

Затем они с Ольгой Сократовной в доме его родителей. Николай Гаврилович, очевидно, только что умылся и переоделся. Она рассматривает обстановку его кабинета. Ольга Сократовна уже пришла в себя от пережитого, прежняя веселая насмешливость вернулась к ней. Загадочный механизм в углу привлекает ее внимание.

– Значит, вы и вправду изобретатель вечных двигателей? – спрашивает она.

У него вид вдвойне виноватый:

– Это очень важная задача. К сожалению, на нынешнем этапе науки неразрешимая.

– О боже, – вздыхает она, сразу становясь взрослой дамой, – и за этого человека я собираюсь замуж!

Она вздрагивает, когда вдруг слышит, что вечный двигатель в