На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

революционеров, в самосознание которых составной частью вошли учение замечательного мыслителя и опыт его личности.

Задача фильма – показать путь духовного становления великого русского человека – в его столкновении с косной средой самодержавной России, в драматических и накаленных спорах и размышлениях о судьбах Родины, ее настоящем и будущем.

Драматургический узел биографии Чернышевского и, соответственно, сценария, как нам кажется, в значительной мере определён также тем, что Чернышевский, подобно многим гениальным людям, не всегда бывал верно понят своими современниками. Будто сама личность его создавала вокруг себя ауру загадочности и рождала некую «легенду» о нем. Его слова и дела (например, организация Шахматного клуба в Петербурге) далеко неоднозначно истолковывались как представителями демократического лагеря, так, конечно, и Третьим отделением. Считали, что он хитрит, конспируется. Молва уже безоговорочно называла его основателем разрушительного «тайного общества», «вождём нигилистов» и т. д. В Петербурге ходили слухи, что «сам царь боится его». Вместо реального Чернышевского возникал своеобразный «фантом» (его собственное определение). Недаром даже такой человек, как Достоевский, во время петербургских пожаров 1862 года прибегал к Чернышевскому, умоляя его «не жечь Петербург». Все это отчасти объясняет и жестокость обрушившегося на него наказания.

Динамизм кинематографического сюжета, обусловленный самою биографией Чернышевского, позволит дать широкую и насыщенную событиями картину общественной жизни середины XIX века.

Казнь петрашевцев и каракозовский выстрел, Крымская война и петербургские пожары, преступление Нечаева и героическое предприятие Германа Лопатина, борьба Чернышевского с Третьим отделением и хождение молодежи в народ – вот далеко не полный перечень тех событий, которые пройдут перед зрителем на экране.

Таким образом, весьма широк и «географический диапазон» фильма: Саратов и Петербург, Крым и Лондон, Восточная Сибирь, Астрахань и снова Саратов.

Специфика избранной темы открывает возможность развернуть и богатейшую галерею человеческих типов, в том числе и виднейших деятелей русской и европейской культуры – от Достоевского до Маркса.

Предлагаемый сценарий рассчитан на две серии, из которых первая отображает путь Чернышевского «на Голгофу», а вторая – его дальнейшую судьбу, среди каторжных и заключенных русских тюрем, попытки освободить его, отказ от подачи помилования – самый необычный поступок в русской истории.

Голос рассказчика:

Судьба, о которой я расскажу вам, – одна из самых необычных в русской истории девятнадцатого века, где много было судеб необыкновенных и страшных. Пожалуй, только биография Достоевского конгениальна биографии Чернышевского. Они были очень разные, но одна жизнь как бы отзеркаливала в другой, а по нелепости и беспощадности, с которой била их русская власть, они входят в ряд тех подвижников, которых распинают, но идеи которых окормляют дальнейшую жизнь России, более того, сквозь их судьбу и творчество просвечивает и будущее страны.

1

Волга. Саратов. Высокий, крутой, обрывистый берег. Наверху ампирный, дворянский и купеческий город. Особняки, лабазы, базар. Внизу – причалы, дебаркадер, баржи, лодки. Ленивая суета на прибрежном песке.

Над обрывом семинаристы-отроки играют в «царя горы», спихивая друг друга с кучки песка. Один из них, в очках, но неожиданно оказавшийся посильней остальных, наконец вырывается, расталкивает всех и вскарабкивается наверх. «Я – царь. Здесь я построю дворец. Придите ко мне, страждущие и обременённые!» – гордо кричит он. Однако противники не думают сдаваться. Они озлоблены. Кто победил их? Очкарик, книжный червь, протоиерейский сынок! Их, настоящих бурсаков! Всем скопом они бросаются на него. Сволакивают вниз, тащат к обрыву. Это уже не игра. Он отбивается, но сделать ничего не может. Миг – и он катится с обрыва, напрасно цепляясь за кусты и траву.

Ободранный, несчастный, униженный, он распростёрт внизу, на песке. На обрыве злорадно гогочут его сотоварищи-бурсаки. «Радуйся, царь! Радуйся, царь Иудейский!» Им вторит досужий люд на берегу.

2

Волга. Саратов. Ватага пьяных и шумных бурлаков. Бунт. Это из романа Чернышевского «Пролог». Обыватели шарахаются прочь. Песня: «А мы Стеньки Разина работнички». Наперерез толпе выходит будочник-инвалид: «Не вводите меня, старичка, во искушение…» Толпа оседает, огрызается, виноватится, возвращается к своей барже, бурлаки впрягаются в лямки. Один из них сплевывает: «Никиту бы Ломова сюда! Могучий был мужик. Супротив этого бурлака никто бы не пошел!»

Скоро баржа уже тянется вдоль Волги. Пусто. Пыльно.

Эту сцену наблюдают два молодых семинариста. Они стоят на высоком берегу. Один из них – Чернышевский. Молчат, ощущение тягостное.

Вдруг Чернышевский говорит:

– Хочу быть как Никитушка Ломов!

Его товарищ изумлен:

– Зачем?

Чернышевский, поясняя:

– Чтобы людям помочь. Надо сильным быть. Или много знать… Моя мечта – стать благодетелем человечества.

– Ты сумасшедший? Много на себя берешь!

– Наоборот, я нормальный, но без сверхзадачи ничего в мире не сделаешь.

Меж тем баржа уходит все дальше, а перед взором Чернышевского, где-то в той стороне, на том берегу начинает выстраиваться некий мираж – хрустальный город, исполненный движения и света. Баржа идет к нему, но не бурлаки теперь тянут ее – она несется сама, ее увлекает вперед удивительный механизм на ее борту. Мелькают шкивы, крутятся шестеренки, движутся рычаги. Наконец все сливается в общем движении.

3

Комната молодого Чернышевского в Петербурге. Много книг, стол завален бумагами, здесь же – подобие верстака, в углу – модель механизма, в которой узнаем виденное в предыдущих кадрах: те же шкивы, шестеренки, рычаги.

Приятель-семинарист, с которым говорил на берегу Волги, продолжая разговор, спрашивает:

– И чем же ты хочешь помочь людям? – Указывает на механизм в углу комнаты. – Уж не этим ли? Что за машина? Уж не вечный ли двигатель?

Чернышевский кивает головой: «Да».

Приятель, возмущаясь:

– Ты же образованный человек! Ты же знаешь, что Устав Французской Академии отвергает даже рассмотрение проектов вечных двигателей!

Чернышевский срывается с места, подбегает к книжным полкам, выхватывает брошюру:

– Вот твой Устав Французской Академии! – Откладывает в стопу прочитанных книг. – Человек создал Бога по своему образу и подобию. Это написал один великий немец. А Бог может всё. – Стучит себя в грудь. – Здесь вечный двигатель!

Вечный двигатель в углу внезапно начинает вращаться.

Голос рассказчика:

Но это впереди, пока вернемся в Саратов. Путь между Саратовом и столицей для Чернышевского пока еще не изведан. Путь в столицу – это путь в чужой мир, куда его посылают родители.

4

Саратов. Идут толки о том, что Николя уедет учиться в университет. Инспектор семинарии Тихон, встретивши его мать, Евгению Егоровну, у кого-то в гостях, спрашивает ее:

– Что вы вздумали взять вашего сына из семинарии? Разве вы не расположены к духовному званию?

На это мать Николая Гавриловича отвечает:

– Сами знаете, как унижено духовное сословие; мы с мужем и порешили отправить сына в университет.

– Напрасно вы лишаете духовенство такого светила, – говорит инспектор.

Дом Чернышевских

Дом Чернышевских. Отец Чернышевского, протоиерей, просвещенный, умный, нравственный человек, беседует об этом же с известным агрономом – писателем Иваном Устиновичем Палимпсестовым.

Палимпсестов:

– Зачем вы посылаете сына в университет? Был бы светилом Церкви.

Отец, после раздумья:

– Посылаю в мир. Должен в миру быть.

Так же у Достоевского отошлет в мир Алешу