Преступления могло не быть! - Шракбек Кабылбаев

— Боялся. Всех боялся — и вас и их. Не думал, что найду у вас сочувствие и помощь. К тому же у Маркиза длинная рука…

Соколов, конечно, преувеличивал опасность и не понимал, что в любом советском учреждении ему протянули бы руку.

— Помогите встать на ноги. «Хвостов» за мной нет, все, что полагалось, отбыл. О настоящей работе мечтаю. Я ведь еще не совсем пропал. В колонии выучили на шофера, очень нравится мне эта работа. Разрешите сдать «приборчик»!

На стол упал металлический наперсток, с припаянным кусочком лезвия от безопасной бритвы. Это было орудие профессионального карманного вора.

— Скажу честно, если я устроюсь на работу, к вам придет еще один из нашей компании. Как только Маркиза взяли, остальные разлетелись, а мы вдвоем остались и твердо решили «завязать». Только он выжидает — как получится со мной.

Вместе с секретарем горкома комсомола Петров поехал на одну из автобаз. Нельзя сказать, чтобы директор очень обрадовался перспективе иметь в штате вора, но, понимая важность дела, согласился принять Соколова на работу, поместить его в общежитие, оказать на первый случай материальную помощь. Комсомольская организация взяла над Соколовым шефство. И парень начал новую жизнь.

Вскоре Соколов появился снова у следователя в сопровождении своего бывшего соучастника, носившего кличку Дуб. Приведенный обладал довольно привлекательной внешностью, но развязные манеры и бегающие глаза не вызывали к нему симпатии и доверия. Дуб явился со свертком. И если Соколов сдал наперсток, то Дуб вывалил на стол… макет правой руки. Эта «рука» была сделана из ваты на проволочном каркасе и заканчивалось деревянной кистью в кожаной перчатке. «Кукла» засовывалась в пустой рукав пальто, прикреплялась к плечу и создавала впечатление, что обе руки на виду. Настоящая же правая рука выжидала удобного момента и действовала буквально из-под полы.

Несколько раз Петров справлялся о том, как ведут себя вернувшиеся к труду парни, и получал положительные ответы. Особенно хорошо отзывались о Соколове.

Проходили месяцы, однажды весной Петров неторопливо шел по обочине, обходя талый снег и первые лужи. Сзади послышался шум мотора. Грузовик слегка обогнал его и остановился. Из окна кабины выглянул Соколов.

— Садитесь, подвезу! Как видите, получил баранку в свои руки. Теперь мое дело верное. — Петров с удовольствием уселся рядом с водителем. Заработки подходящие. Но скажу вам по совести, — продолжал Соколов, приходится сильную борьбу вести с самим собой. Вот, представьте себе, иду по улице. Впереди женщина, а при ней хозяйственная сумка. Наружный карманчик сумки расстегнулся, и деньги вот-вот вывалятся. Сами руки к ним тянутся. Но я пересиливаю себя. Подхожу к этой женщине, говорю, чтобы рот не разевала. На душе легче становится.

— Ну, а как Дуб? — спросил Петров.

Соколов смутился.

— Дуб как дуб, каким был, таким и остался. Сбежал…

…Вскоре Петров был переведен в другую область. Прошло еще несколько лет.

Последняя встреча с Соколовым состоялась не так давно. Возвращаясь из Москвы, Петров бродил по перрону вокзала. Поезд стоял здесь долго, и была возможность взглянуть на привокзальную площадь города, с которым было связано много воспоминаний.

Из автобуса, поджидавшего пассажиров, выскочил Соколов, явно обрадованный встречей.

— Имею права первого класса и, как видите, вожу пассажирский. Женился, знаете, мальчишка растет. Квартиру получил. Со всеми удобствами.

На ветровом стекле автобуса распластался красный треугольник, на котором золотом было напечатано — «Ударнику автобазы».

А. Москвитин.

Дорога к цели

Санька Жердь, худой и черный, как обуглившаяся палка, обладал двумя способностями. Во-первых, в любое время без всяких препаратов мог нагнать температуру до сорока. И, во-вторых, поразительно точно распознавал характер и намерения знакомящегося с ним человека. Измерив однажды собеседника определяющим взглядом, он больше не смотрел ему в глаза. У Саньки надолго складывалось о нем безошибочное представление.

Несколько трудных колонистских лет было за его плечами. Вкусил он «прелести» воровской жизни. Когда-то, будучи на побегушках, он не думал, что станет рецидивистом, нагоняющим страх на шпану. А когда стал таким, случилось непредвиденное: его непоколебимая вера в неписаные воровские законы дала трещину. Это произошло после встречи с заместителем начальника колонии по политико-воспитательной работе Танирбергеном Нурсеитовым.

К Нурсеитову Жердь вошел как равный к равному.

— Добрый день! Вызывали?

— Да. Садись.

— Благодарю, насиделся, — натянуто улыбнулся Жердь. Однако, потоптавшись, сел. Нога за ногу, руки, сцепленные на коленях.

Помолчали, каждый по-своему готовясь к беседе.

Нурсеитов знал: разговоры, тем более работа с Санькой, по кличке Жердь, предстоят нелегкие. Еще в первый день, когда замполит знакомился с делами преступников, оперуполномоченный подсказал:

— Хотите иметь железный порядок — начинайте с Саньки.

Его трехтомное дело Нурсеитов изучил внимательно. Косая, не по летам задорная челка Саньки прошита сединой. Взгляд сквозной — через окно на улицу. Не думал Нурсеитов, что ему придется иметь дело с таким великовозрастным «шалуном». Этому не скажешь:

— Саня, ты поступаешь некрасиво!

А он бы ответил:

— Простите, Танирберген Нурсеитович. Больше не буду.

— Александр… Как тебя по батюшке? — запамятовав, спросил замполит.

Жердь поначалу удивился, но затем, будто его всю жизнь называли по отчеству, безразлично ответил:

— Меня теперь, в основном, по матушке…

Нурсеитов улыбнулся.

— А я сейчас вспоминаю. Поликарпович! Так? Поликарп. Наверно, толковый мужик был. А?

— Не знаю. Не видел отца.

— Детдомовец?

— Уличный.

— Вызвал я тебя, Александр Поликарпович, познакомиться. Дело твое просмотрел, но тебя не представлял.

Саньке еще раз пришлось удивиться. Обычно новое начальство устраивало ему дотошный опрос, заведомо зная из дела и о судимостях, и о побегах, и о возрасте. Этот же не кривил душой, что не без похвалы отметил Жердь.

— Амнистировался? — спросил Нурсеитов.

— Был такой грех.

— Долго гулял?

— Неделю.

— Маловато.

— Прокурор добавил.

— Несправедливо? — лукаво вставил воспитатель.

Санька стрельнул хитрющими, с прищуром глазами. Нет, мол, начальник, не проведешь. Ответил, не задумываясь.

— Пойман вовремя, осужден правильно.

По молодости он бы еще стал доказывать, что на него сфабриковали дело, кричал бы и спрашивал, где справедливость, но теперь, извините.

— Слушай, что я тебе скажу, Александр Поликарпович, — продолжал Нурсеитов. — Подурил ты за свою жизнь — на десятерых хватит. Ну, это, как говорят, хмельная молодость. Что было, того не поправишь. Надо начинать жить заново. Пора. Вот уже и конский волос прет на твоей челке, и о себе надо подумать

— Поздно, начальник. Потому не трать зря силы, — без обиняков ответил Жердь.

— Я от тебя не отступлюсь. Нарушений у тебя не будет, на свободу выйдешь человеком.

— Что предлагаешь, начальник?

— Будешь мне помогать.

— Ну-да! Разогни! — без притворства засмеялся Жердь. — Говоришь, с тобой перевоспитывать «зэков»?

— Перестань дурака валять! — оборвал замполит. — Невесело, вижу. Возраста бы своего постыдился.

Санька приутих. Воспитатель продолжал:

— Кому, как не тебе, знать: все ушло в прошлое. Скажи честно, трудно ведь стало морочить голову молодым?

— Любая работа требует сил. А вообще, не жалуюсь.

— Тут ты не верти. Жидковато с пополнением.

— Плохо знаешь, начальник. Никак с гражданки? — попутно осведомился Жердь.

— Могу ответить. Работал учителем, потом окончил Ленинградскую политехническую школу, и вот теперь — у вас.

— Туго придется, — откровенно заявил Жердь.

— Любая работа требует сил, — ответил Нурсеитов словами Саньки. — Так что? Будешь помогать или вредить?

— Вижу, человек ты, начальник. Потому ни то, ни другое. Золотая середина. Ты живешь, дай жить и мне.

— Или никакого житья, или жизнь по-новому!

Жердь встал, косо повел плечом.

— Дело твое. Тайга — закон, медведь — хозяин, — сказал и вышел.

День заключенного — это время суток, ограниченное двумя звонками, в которое один преступник по-новому взглянул на жизнь, второй понял, что спасение для него в труде, третий вышел на свободу, а какой-нибудь тысячный получил дополнительный срок.

Если учитывать, что адски трудная работа с осужденными не так щедро приносит зримые плоды, то дела Нурсеитова шли неплохо. По его инициативе в колонии открылась общеобразовательная вечерняя школа, курсы профтехобучения. Большая часть заключенных хотела поспеть всюду: нужна и хорошая специальность, и аттестат бы недурно получить. Люди спешили в новую жизнь. И только Санька Жердь стоял на распутье. Слишком долго ломало его и карежило, чтобы вот так сразу решиться сойти со знакомой тропы.