Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник) - Сергей Лукьяненко

…Когда американец с помощью Бореаля спустился в гостиную, Маскуито там не оказалось. Зато сидел на кушетке Ллон и нетерпеливо поглядывал на часы. На веранде был накрыт завтрак, но никаких следов владельца усадьбы (и обезьяны, к немалому облегчению Роквуда) не было и там. При виде еды американца затошнило. Выпив полбутылки воды, Роквуд спустился с веранды и принялся бесцельно бродить вокруг дома. Роща состояла в основном из шоколадных деревьев с шишками плодов на стволах. Американец плутал там, вороша ногами прелую листву и время от времени громко призывая хозяина. На задах рощи обнаружился сарай и в нем угрюмо ворчащий генератор. Имелись и еще какие-то постройки, то ли хозяйственные, то ли дома прислуги, но нигде – никого и ничего. Вернувшись на веранду, где Бореаль за обе щеки уплетал завтрак, Роквуд гневно спросил:

– Ну и где же твой Маскуито?

Бореаль заработал челюстями активней, глухо мыча и мотая головой, но тут вмешался Ллон:

– Я видел его утром. Странный старикан. Закинул на плечо какую-то древнюю винтовку и сказал, что отправляется проведать рощу. Кто-то ворует у него каучук, или что там из этих деревьев сочится. Сказал, что вернется после обеда. Да, еще он просил передать, чтобы вы его извинили – к охотникам за головами он с вами пойти не может. Что-то у них там разладилось. Похоже, они теперь не особенно дружат.

Роквуд перевел обвинительный взгляд на Бореаля. Индеец поспешно проглотил кусок лепешки и замахал руками:

– Амиго, честное слово, матерью клянусь – еще год назад… или два года – ох, память у старого индейца слабая, но не больше чем три года назад синьора Маскуито с кампаса водой было не разлить. Ты бы посмотрел и не отличил, где кампаса, а где Маскуито. Они были как братья.

Роквуд рухнул на стул и подпер руками тяжелую голову.

– Сначала этот старый мошенник поит меня до бесчувствия, потом вообще исчезает. Какие еще сюрпризы он нам приготовил?

Ллон вмешался:

– А может, ну их, ваших людоедов? Или сфотографируете их на обратном пути. Давайте я вам смешаю гоголь-моголь, и мы поплывем в Маренгу.

Роквуд содрогнулся. При одной мысли о сыром яйце желудок словно узлом скрутило. Он тряхнул головой, протер слезящиеся глаза и снова обернулся к Бореалю:

– Вот что, мой друг. Если синьор Маскуито так некрасиво нас кинул, в лес к кампаса меня поведешь ты.

Бореаль посерел.

– Нет, нет, амиго. Что ты, мы об этом не договаривались. К тому же бедный индеец не знает дороги.

– Дорога тут только одна.

Роквуд махнул рукой в сторону рощи и дальше. Через рощу тянулась узкая, засыпанная листвой тропка.

– Деревня милях в трех отсюда, а больше в округе ничего нет. Мы сходим туда и, если ты не будешь канителиться, обернемся часов за пять. Я сделаю пару фотографий, поболтаю с шаманом, ты переведешь. Компренде? Иначе никакого разговора о второй части твоего гонорара.

Не прислушиваясь к возмущенным воплям и к жалобным стенаниям, которые в изобилии полились из луженой глотки Бореаля, Роквуд отправился в ванную и с невыразимым наслаждением сунул больную голову под кран.

…Споткнувшись об очередной корень, Роквуд поднял глаза. Фотоаппараты оттягивали шею, так что наверх он глядел с немалым усилием. В ветвях высокого каучуконоса слева от тропы резвилось семейство длиннохвостых мартышек. Солнечные лучи красиво высвечивали золотистый мех зверьков, и Роквуд потянулся к камере. Он уже нацелился на самую крупную мартышку, когда Бореаль впереди захрипел, как неисправный насос. Американец обернулся. Из пятнистой, продольной и поперечной лесной тени выступили невысокие фигуры. Очень смуглые даже для здешних туземцев и очень низкорослые – нет, не пигмеи, но Бореалю разве что по плечо, а Роквуду так и вообще по грудь. В руках у двоих из них были бамбуковые трубки, и Роквуду сразу вспомнились рассказы о духовых ружьях и маленьких отравленных стрелах. Кожа на переносице нестерпимо зачесалась.

– Скажи им что-нибудь, – прошипел американец. – Скажи, что мы друзья.

Бореаль не подавал признаков жизни, только продолжал тихо похрипывать. Роквуд обеспокоился, а не хватил ли проводника с перепугу удар. Нахмурившись, американец принялся лихорадочно рыться в своем скудном испано-португальском словаре.

– Амиго. Вояжеро. Америка. Но хомбре буено де Америка, фотографо, десео фото де туо пуебло.

Индейцы переглянулись. Тот, что стоял впереди, седоватый, со сложной прической и красивыми татуировками на руках, открыл рот и громко рассмеялся. Пока Роквуд соображал, хорошо это или плохо, остальные кампаса присоединились к старшему. Они хохотали, держась за бока, а обладатель духового ружья даже уронил свою трубку и сам рухнул на землю. Роквуд нерешительно улыбнулся. Старший справился со смехом и заговорил на чистом английском:

– Вы бы видели выражение своего лица. Кук и каннибалы, ей-богу. Давно я так не смеялся.

Роквуд почувствовал себя полным идиотом. В самом деле, что он навоображал? Вполне возможно, что этот индеец – выпускник Гарварда и на порядок цивилизованней его, Роквуда. Двадцать первый век на дворе, а он – яд, головы, духовые ружья.

Между тем старший посерьезнел. Сделав своим товарищам знак замолчать, он подошел к американцу и заглянул ему в лицо. В черных глазах под тяжелыми веками не было и следа веселья.

– Я с удовольствием приглашу вас в поселок и отвечу на вопросы, но с одним условием. Поклянитесь, что вы ничего общего не имеете с Маскуито.

Американец моргнул.

– Мы и вправду остановились у него на вилле. Но, честное слово, я познакомился с ним только вчера, и знакомство было не из самых приятных.

Индеец испытующе смотрел на него некоторое время, а затем, видимо, удовлетворившись результатом осмотра, кивнул.

– Вы не врете.

Он развернулся и пошел по тропе, бросив через плечо.

– Идите за мной. И приведите в чувство своего товарища. Он уже посинел.

Проходя мимо Бореаля, Роквуд хлопнул проводника по плечу. Тот придушенно вякнул. После второго толчка Бореаль очнулся и, тяжело сопя и сетуя себе под нос, поплелся за кампаса.

Возвращался Роквуд усталый, но довольный. Память в обеих камерах была забита фотографиями. Кампаса, поначалу застенчивые, быстро освоились и с удовольствием ему позировали.

Поселок стоял на небольшой вырубке. Впрочем, поселком это было трудно назвать, потому что все жили в одном большом, крытом пальмовыми листьями доме. В нем обитало около пятнадцати семей. Женщины вместе готовили еду и присматривали за детьми. Мужчины охотились и выращивали тапиоку и бананы на маленькой заболоченной плантации. По поселку бродило несколько тощих собак, а у одного из мальчишек обнаружилась ручная змея. Мать мальчика, робко отводя глаза, поднесла американцу чашку с горячим напитком. Горьковатый травяной настой по вкусу напоминал мате, но был еще более ароматным и терпким.

Седоватый индеец – был он то ли вождем, то ли шаманом, Роквуд так до конца и не понял, – представился как Артур Доминго. Когда Роквуд удивленно поинтересовался, настоящее ли это имя, тонкие губы кампаса изогнулись в лукавой улыбке.

– Белый человек наверняка хочет вызнать истинное имя, чтобы причинить вред бедному индейцу.

Роквуд крякнул, озадаченно почесал в затылке и больше об имени не спрашивал. Оказалось, что синьор Доминго обучался в столичном университете на философском факультете и успел съездить на двухгодичную стажировку в Штаты – оттуда и превосходный английский. Его приглашали остаться преподавателем на кафедре, но он решил вернуться к своему народу. Судя по всему, встретили его отнюдь не шампанским и конфетти – об этой части своей биографии индеец упоминал лишь оговорками. Похоже, племя тогда находилось под сильным влиянием Маскуито, и влияние это синьору Доминго совсем не нравилось. Роквуда так и подмывало спросить, не этим ли разногласиям синьор Доминго обязан двумя бледными шрамами, отчетливо выступающими у него на груди, однако американец удержался. Вопрос показался ему неделикатным.

О головах синьор Доминго распространялся с гораздо меньшей охотой, чем Маскуито. После долгих уговоров он принес две съежившиеся древние мумии, но позировать с ними наотрез отказался.

– Вам, наверное, кажется, что кампаса сотни лет охотились за головами из природной жестокости?

– Нет, почему же. Вот, к примеру, у папуасов в Восточной Гвинее было что-то вроде культа. Воин должен был съесть сердце и мозг врага, иначе соплеменники его ни в грош не ставили.

Роквуд удовлетворенно улыбнулся – он любил прихвастнуть своими знаниями.

– Вероятно, многим папуасам вовсе не хотелось охотиться за черепами. Представляю несчастного жениха, которому родители невесты объявляют – если не принесешь трех черепов, не видать тебе нашей Дороти. И бедняга тащится в соседнее племя и отрезает голову такому же несчастному, замороченному предрассудками. В сущности, у нас творится то же самое, только вместо голов надо предъявить стабильную работу и счет в банке. То же дерьмо в другой упаковке. Ну, вот и у вас, наверное…