Седьмая жертва - Алан Джекобсон

– Ты получил результаты из лаборатории?

От удивления брови у Рудника полезли на лоб.

– А ты разве нет?

Карен нахмурилась.

– Не имеет значения. Продолжай.

– Да, конечно. Словом, как я говорил, ваши компьютерные гении утверждают, что преступник воспользовался технологией, благодаря которой сообщение, отправленное по электронной почте, распадается на составляющие – нули и единицы, цифровой эквивалент крови и плоти, – чтобы помешать нам проследить его назад, до отправителя. Здесь есть несколько интересных моментов. Во-первых, ваши спецы говорят, что сведения о том, как это можно сделать, хранятся на информационной автостраде… прошу прощения, в Интернете. То есть остается неясным, то ли он сам знал это, то ли просто следовал инструкциям, полученный он-лайн, в режиме реального времени. Принимая во внимание то, что вы сообщили мне дополнительно, я склоняюсь к последнему варианту. Следовательно, ваш преступник похож на фанатика, который сооружает бомбу по рецепту, размещенному на веб-страничке какой-нибудь воинствующей группировки.

– Согласна, – заметила Карен. – Наш убийца – отнюдь не компьютерный гений. Но он далеко не глуп и способен выяснить, как сделать то, что ему требуется.

– Во-вторых – и это, пожалуй, самое важное, – акт исчезновения письма, который он разыграл перед нами, означает, что ему нужно одностороннее общение. Монолог, если хотите. Или ему неинтересно, что вы можете сказать по этому поводу, или же его больше занимает, что вы можете сделать.

Карен кивнула, обдумывая услышанное и сравнивая его с тем что ей уже было известно.

– А содержание? – задал вопрос Робби.

– Да, содержание письма. Индекс Флеша-Кинкейда[46] пометает его на уровень шестого класса, но я сомневаюсь, что это даст нам что-нибудь, поскольку он пишет в манере, свойственной ребенка. На мой взгляд, более важно для нас то, что за его письменные навыки отвечает другая часть мозга, не та, что заставляет его пачкать стены кровавыми рисунками, о которых мы поговорим чуть позже. В отличие от рисунков, которые навеяны, скорее всего, неким подсознательным выражением его чувств, текст построен вполне сознательно и осознанно. Он приложил недюжинные усилия для того, чтобы вы не смогли отследить его письмо. Он не хочет, чтобы его поймали, но при этом вынужден делиться с вами своими переживаниями. То, что он пишет от первого лица, очень важно – у него есть на это веская причина, которая заключается в том, что он предлагает вам личные воспоминания о действительных событиях.

– Как мы можем исключить вероятность того, что он предлагает нам всего лишь художественный вымысел?

– Действительно, учитывая его творческие способности, такая возможность не исключена. Но я полагаю, что мы имеем дело не просто с неудавшимся писателем-графоманом. Я склонен полагать, что письмо имеет для него самого глубоко личный смысл. Именно поэтому он показывает его тебе. Для него это единственная возможность выплеснуть эмоции относительно событий, которые случились с ним в детстве или юности. И еще я думаю, что его послание тесно связано с тем, что он проделывает с телами своих жертв. Он унижает и оскорбляет их так же, как унижали и оскорбляли его самого, когда он был маленьким. Преступник рассказывает о том, каким было его детство, о событиях, которые сделали его тем, в кого он превратился сейчас. Быть может, таким образом он пытается объяснить свои поступки, чтобы вы не думали о нем плохо.

Робби прищурился.

– Вы хотите сказать, преступнику небезразлично, что мы о не думаем?

– Я полагаю, что ему действительно не все равно, как его в принимают. Но не в том смысле, в каком мы беспокоимся о какими нас видят другие люди. – Рудник покачал головой, хотел было добавить что-то еще, но промолчал.

– В чем дело? Выкладывай! – распорядилась Карен.

– Здесь кроется что-то важное. – Он надел очки для чтения и уткнулся в раскрытую папку. – Просто я не сумел пока разобраться, что именно.

Несколько минут Карен смотрела, как Рудник в отчаянии качает головой, не сводя глаз с документа, потом спросила:

– Что ты можешь сказать по поводу кровавых рисунков на стенах?

Лицо Рудника просветлело.

– А-а, да, вот их объяснить не в пример легче. Давайте поговорим на общие темы. Насколько я помню, кто-то из вас поднял вопрос об импрессионизме. – Дождавшись согласного кивка Карен, он продолжил: – В общем, импрессионизм представляет собой течение в изобразительном искусстве, зародившееся во Франции. Наибольший его расцвет пришелся на период с тысяча восемьсот шестидесятого по тысяча восемьсот восемьдесят шестой годы. Основу его составляли художники, разделявшие некоторые общие подходы к технике изображения…

– Я получила степень бакалавра по искусствоведению, Уэйн. Так что кое-что о возникновении импрессионизма мне известно.

– В таком случае это полезно для твоего внушительного и грозного коллеги, поскольку все говорит о том, что уж у него-то степени бакалавра по искусствоведению нет.

– Верно подмечено, – согласился Робби.

Рудник подмигнул Карен, бросил взгляд на свои заметки и продолжил:

– Импрессионизм считался крайним отходом от предыдущих течений в развитии искусства в эпоху Возрождения. Эти художники полностью отвергали концепцию перспективы, идеализированной фигуры и светотени – чередование стилизованных светлых и темных пятен…

Карей подняла руку.

– Меня интересует, не использует ли Окулист, сознательно или бессознательно, художественные приемы импрессионизма в качестве символа. Как следствие неприятия чего-то в обществе и способа самовыражения.

Рудник с важным видом кивнул.

– Конечно, такую возможность исключать нельзя. Мысль об этом приходила мне в голову, но у меня не было времени прогнать ее через мои старые клетки серого вещества – Он постучал себя по лбу и, повернувшись к Робби, заявил: – Художники, полагавшие себя импрессионистами, главное внимание уделяли игре света. При взгляде в упор их картины напоминали бессмысленные пятна и брызги цвета. Собственно, и картинами их можно назвать лишь тогда когда вы смотрите на них с некоторого расстояния. – Он перевел взгляд на Карен. – Я всего лишь озвучиваю то, что мне рассказали другие, так что если у тебя есть какие-то замечания, не стесняйся.

– Ничего существенного. За единственным исключением. Мне представляется, что ты и твой эксперт-консультант… вы оба упустили из виду самое главное. Я сказала, что кровавые рисунки на стенах напомнили мне об эпохе импрессионизма. Главным образом из-за мазков, из-за того, как кровь была нанесена на стену. Это были не просто брызги, как их оставил бы дезорганизованный преступник. Нет кровь была нанесена специфическим образом. Наподобие картины. Как если бы убийца видел в них вид искусства сам по себе.

Рудник оживленно закивал головой.

– Да, именно это я и хотел сказать. Но мы опять забегаем вперед. Ты куда-то торопишься, Карен, или как? Выпила слишком много кофе?

– Иногда ты никак не можешь добраться до сути, Уэйн.

– Ага. Ладно. Вот тебе суть: я проконсультировался у эксперта по художественному творчеству преступников и заключенных. Она анализирует их закорючки и каракули, равно как и более сложные наброски, включая рисунки, сделанные до ареста и во время тюремного заключения. Должен сказать, ей понадобилось изрядно времени, чтобы предложить мне что-либо стоящее. Она даже обратилась к искусствоведу, который сразу понял, что ты имеешь в виду, то есть возможность влияния художников-импрессионистов. Но поскольку рисунки были сделаны пальцами, а не кистью, она не смогла как следует исследовать мазки, что, похоже, является основным критерием оценки направления в изобразительном искусстве. Да, она согласилась с тем, что влияние импрессионистов ощущается вполне определенно, но не более того. Собственно, в строгом смысле эти рисунка никак нельзя отнести к импрессионизму, особенно в том, что касается техники света и цвета. Источник света и собственно цвет как таковой отсутствуют, поскольку нет пигментов-красителей. Это все лишь однородная и однотонная кровь. Мой эксперт говорит, что это то же самое, как если попытаться нарисовать радугу, имея в своем распоряжении только красный или синий цвет из всей гаммы. Посему нам не оставалось ничего другого, кроме как вернуться к специалисту по художественному творчеству преступников и заключенных. Впрочем, все, что она смогла нам сказать, – это то, что в мазках прослеживается своя методика Хорошо организованная и спланированная, дающая выход внутренним чувствам и порывам. Некоторые мазки повторялись, но она не уверена, означает ли это что-либо помимо стремления сделать их различимыми и уникальными. Она не сумела разглядеть скрытый смысл в этих рисунках, но не сомневается в том, что «художник» тот же самый. – Рудник перевернул очередную страницу отчета и заключил: – И еще она говорит, что предположение о влиянии импрессионизма не является случайным.