Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— Неси на руках!

Игорёк затравленно обернулся и неловко, напружась и кряхтя, поднял сокровище, в котором на прикидку было порядка 60–65 кило ресторанных утрусок и усушек, и попёр на сгибающихся ногах. Естественно, что я, как верный друг, побоявшись, что он надорвёт пупок, подбежал, чтобы помочь, а он хрипит:

— Не лезь! — напомнив мне о недавнем зароке не лезть, куда не просят. И вообще: подхватишь, а он отлынет в сторону и назад не возьмёт. Куда её нести? Лучше я отойду в сторонку.

Когда вынос тела благополучно завершился, и Игорёк сбросил невесту с рук так, что у неё ноги подкосились, я решил, что больше ничего интересного не будет и помахал счастливцу ручкой.

— Стой! — орёт он. Ну, думаю, хочет поблагодарить за участие. Это мы с большим нашим удовольствием. — Ты куда намылился? — спрашивает сердито.

— Баиньки, — отвечаю. — У меня сегодня, между прочим, свободный день.

— Чёрта с два свободный, — орёт новоиспечённый муж. — Я тебя не для того освобождал, чтобы ты дрых без задних ног. — Интересно, а для чего интересного? — Будешь на свадьбе дружкой. — Во, заговариваться стал: вместо дружка дружкой обзывает.

— А чё делать? — интересуюсь осторожно, чтобы вовремя отказаться.

— А я знаю? — огрызнулся дружок дружки. — Тёща подскажет. Будь всё время рядом. Будут спрашивать про меня, хвали что есть силы, биографию рассказывай, тосты поднимай.

— Так я не пью.

— Вот и хорошо. Будешь приглядывать, чтобы невесту не лапали, и чтобы она сама по пьяни не липла к кому ни попадя. Если окосею, потащишь в спальню к ней.

— И там быть рядом? — обрадовался я.

— Да пошёл ты! — в сердцах отогнал от постели ревнивый жених. — И без тебя тошно! — И я сразу сообразил, что он с большим бы удовольствием завалился на старую кровать в нашем пенале, чем на брачное ложе.

Когда толпа, собравшаяся у праздничного дома, увидела нашу скорбную процессию, то все разом бросились в дом занимать места за столами. Образовалась живая пробка, как в очереди за пивом, из которой доносились треск выдавливаемой двери, сдавленные охи, отчаянный визг и приглушённые матерки. Я тоже ринулся в кучу, но Игорёк застопорил.

— Не лезь, — успокаивает, — тесть займёт нам места.

И впрямь застолбил да ещё какие: пара села в красном торце стола, а я еле втиснулся против угла, чтобы никогда не вышел замуж. Всего было два накрытых стола. За большим в большой комнате сидели мы и кто помоложе, а за малым в соседней комнате разместились те, кто пролез последним: разные старички и старушки и прочая немощная шелупень. И ещё остались подпирать стены, выжидая, когда кто-нибудь выпадет из-за столов. Подошла употевшая тёща и повязала мне через плечо длинное полотенце с красным узорьем на концах. Во — почёт! Никому больше не дала. Будет чем утираться. Я поправил его, чтобы изо рта не падало на костюм, и пожалел, что не захватил своё, тоже с узорами, но грязными, можно было бы под шумок втихаря подменить. Поднёс край к носу, только пристроился соплю пустить — в носу засвербило, — а жених как пихнёт под руку, вся свербота и пропала.

— Ты чё? — шипит в ухо. — Тебе не для этого навесили. А пометили как дружку.

Ладно, обойдусь и без вашей тряпки. У меня, как у всякого интеллигентного человека, платок есть. Правда, не такой чистый, но высморкаться ещё можно найти место.

Не успели как следует растолкаться по лавкам и разглядеть батарею бутылок спирта — самой дешёвой в здешних местах отравы, два ведра воды в центре стола, а в обрамлении разные огурцы-помидоры, капуста-грибы, рыбы-мяса, картошки-пельмени, хлеба-пироги неизвестного содержания, как поднялся тесть, властно постучал вилкой по бутылке и кричит, чтобы слышали и здесь, и там:

— Каждый обслуживает себя сам: наливай! — и вмиг за бутылки ухватилось по нескольку рук, каждая тянет к себе, пока не выяснилось, кто сильнее. Сильные не обделили себя, не обидели и слабых. Кто добавил из ведра, а кто побрезговал портить священное пойло. И я скромненько, не толкаясь, налил себе в стакан ковшиком из ведра. Никто и внимания не обратил — каждый был занят, согласно команде, собой. А тесть снова орёт:

— За здоровье молодых! — все, кто чокаясь, а кто и так, сам с собой, заглотили налитое и, не успев чем-нибудь заесть, заорали нестройным хором:

— Горько! Горько! Горько!

Ещё бы! Я сам недавно нарвался.

Игорёк встал, схватил невесту за плечи, притянул к себе и смачно чмокнул в губы.

— Ура! — заорали зрители, торопясь налить по второй. Радуются, дурни, а я, стоя рядом, вижу, что Игорю надоело этим заниматься ещё до свадьбы.

Потом понеслась русская попойка.

Уже через полчаса многие стояли на рогах или откинули копыта. На место выбывших уместились подпиравшие стены: свято место пусто не бывает, говорят. Большинство вряд ли уже помнило, по какому случаю праздник — успеть бы нализаться и нажраться, а разобраться что к чему можно и после. На той стороне стола, загрустив, мощно взвыли о несчастном Хаз-Булате молодом, между столом и освободившейся стенкой, оттащив трупы в кухню, наяривали под рваный визг гармошки подобие трепака в валенках, и тёща, помахивая платочком над головой, изображала плывущую по кругу лебёдушку с прилично обвисшей гузкой. В углу романтики, тесно сошедшись лбами, неистово выясняли, кто кого любит и уважает, а у входа двое, не выяснив, сцепились, не поделивши чужого полушубка. Только молодые, остекленев телом и кислой улыбкой, сохраняли мучительное спокойствие в безнадёжном ожидании, когда вся эта непотребь, наконец, кончится и можно будет завалиться на супружескую постель и заснуть тяжким забывчивым сном, оставив на потом супружеский долг. Этот день запомнится им как самый гнусный в жизни. В общем, все были заняты под завязку, один я маялся без дела. Надо было смываться по-тихому, пока не пристроили против воли.

С трудом выпрягся из дружкинского хомута, надетого наперекосяк, с сожалением оставил добротное полотенчико на лавке — мне бы его на полгода без стирки хватило, осторожно вытащил свои длинные затёкшие кегли из-под низкого стола, крутанулся на заду — чуть штаны не задымились, и тихой сапой обошёл застывшие мумии. Дальше — хуже. Пришлось распластаться по стене, чтобы миновать лихую пляску, продирижировать Хаз-Булату, который, умница, оставил молодую жену — ярмо на шею всегда найдётся, — и только наклонился, выискивая в куче на полу своё овчинное манто, как сзади спрашивают:

— Уходишь?

Пришлось прервать поиски, выпрямиться, обернуться и культурненько ответить:

— А чё?

Передо мной стояла деваха явно моложе меня, в сером джемпере и серой шерстяной юбке, и сама серая, т. е., русая. Стрижена накоротко, и губы не намазаны. Улыбается, как будто давно знакомы.

— Я, — сообщает, — с тобой, — да так просто, будто вчера расстались.

Хотел послать нахалюгу подальше, но как раз полушубок попался на глаза. Хватаю, пока не замылили, напяливаю для верности, гляжу — и она уже одета: не смоешься. А одета-то — одна срамота: тонюсенькое пальтецо на рыбьем меху и шапчонка-вязанка. Даже жалко стало.

— Ты, — говорит, — подожди на улице, я сейчас, — уже и командует, не ознакомившись с личным составом. Ну, мной особо не покомандуешь — повернулся, не ответив, вышел и жду. Через пяток минут выскакивает — ништяк чувиха: стройненькая, живая и вывеска симпатичная, особенно фары — тоже серые, прозрачные и весёлые. — Держи, — говорит и суёт пол-бутылька вина и кулёк с чем-то. Взял, чего не взять, раз дают. Винишко привычно сунул в карман, а кулёк прижал к груди — пахнет пирогами. — Пойдём, — опять командует, подхватила под руку, и мы потопали.

— Куда? — спрашиваю по-идиотски.

— Я, — объясняет спокойно, не останавливаясь, — живу в общежитии, нас в комнате четверо, так что пойдём к тебе. Ты ведь один сейчас? — Откуда знает? И знает, куда идти. Вот влип!

Темно на улице и холодно. Особенно после жаркой свадебной бани. Луна за тучами, и снег не отсвечивает. В тёмное время самые тёмные дела и творятся. Жмётся ко мне боком, я и не знаю, как идти. Обычно шагаю пошире, а тут семенить приходится, приноравливаясь к её шагу, запинаюсь с непривычки. Нет, чтобы ей приноровиться — не хочет, мы, мужики, должны приноравливаться. — Смотри, — предупреждает, — не упади: раздавишь, — и руку, которой придерживалась за меня, шасть в мой карман. Ага, думаю, вот оно что! Пора кричать: «Грабят!» А неохота: приятно. Да и в кармане у меня ничего, кроме дырки. — Меня, — говорит, — зовут Мариной, — наконец-то, представилась, а то неизвестно с кем домой идёшь, — а тебя, знаю, Василий. — Я уже и не удивляюсь, откуда она всё знает. Может, в паспортном столе работает. Приятно быть известной личностью. Познакомились, а идём молча. Мой болтливый язык не ко времени онемел и даже подсох, то и дело приходится слюнявить и его, и губы. Убей, не знаю, о чём говорить. Сколько я девчат напровожал, а никогда такого не было. Сколько? Да ни одной. И она ничего не спрашивает. Да и как спросишь, когда, чувствую, колотит всю от холода, аж мне передаётся. Эх, думаю, была не была. Останавливаюсь, расстёгиваю полушубок — а он у меня с запасом, распахиваю полы…