Сон-трава. Истории, которые оживают - Елена Воздвиженская

сказки верит, прикрикнул он на молодую жену, мол, не дури, и пошёл на двор.

Жена всё ж таки, хоть и страшно ей, за ними вышла, стоит в сенцах, поглядывает. И вдруг видит, из-за дальнего сарая девушка выходит, красивая такая, ладная, вышла из-за угла и встала. Жена похолодела, мужа стала звать, идите, мол, скорее в избу. А сама-то не говорит причину, нельзя Оморочнице показывать, что ты её заметил. А мужикам хоть бы что, отмахнулись от хозяйки и дальше курят.

Тут мужа по имени окликнули:

– Степан!

Оглянулся он в ту сторону и замер, как столб сделался, мужики не поймут ничего, тянут его за руки, он ни с места, словно потяжелел вмиг в несколько раз, не сдвинуть его стало. Стоит и глядит в одну точку, а жена кричит мужикам:

– Не оборачивайтесь! Не оборачивайтесь!

Сама тоже выбежала, ухватилась за мужа, пытается его в чувство привести, а толку никакого.

А Оморочница уже за спиной кружит, шипит, как змея, которая ужалить приготовилась, за плечи хватает жену и тех мужиков своими руками холодными, скользкими, хочет развернуть да в глаза поглядеть. Не выдержала жена молодая такого страху, бросилась в сенцы, и гости за ней. Забежали, дверь заперли, слова вымолвить не могут.

Выглянули в щель, и видят такой страх – девка та встала возле Степана, изогнулась вся, голову назад выгнула, рот огромный от уха до уха растянулся, руки и ноги длинные-длинные сделались, тонкие, перевернулась она на четвереньки, как паучиха огромная стала, раскрыла рот, Степана ухватила поперёк шеи и поползла быстро-быстро по стене сарая, потом по забору и скрылась в темноте. Надо ли говорить, что Степана больше никто не видел.

Прошли годы, вырос Пашка, бабушки давно уже не было в живых, родители состарились, однако же правило не выходить из дома после захода солнца в их деревне соблюдалось по прежнему строго и неукоснительно. Лишь только солнце начинало клониться к западу, люди обходили двор, запирали ставни, ворота и уходили в дома, чтобы выйти лишь утром.

В тот вечер Пашка засиделся у друга, возвращался домой поздно, но всё же последние лучи уходящего солнца ещё освещали деревню. Он шёл по опустевшей улице, размышляя над своими планами, как вдруг откуда-то со стороны его окликнули.

– Павлушенька!

Голос был таким весёлым и родным, что Пашка в первую секунду уже было повернулся к зовущему, как вдруг до его сознания дошло, что этот знакомый ему голос принадлежит давно умершей бабушке. Внутри пробежали мурашки.

– Неужели? – подумалось ему.

За все его тридцать четыре года, прожитые в деревне, ни разу не доводилось ему увидеть Кликушу. Что уж греха таить, иногда посещали мысли, что может всё это и вправду бабкины сказки. И тут этот голос.

– Может показалось? Да ведь и не темно же ещё! – решил он про себя, но на всякий случай не стал оглядываться и прибавил шагу, как совсем близко, прямо за его спиной, снова послышалось:

– Павлушенька! Что же ты, бабушку не узнаёшь?

Сердце в груди подпрыгнуло и застучало с силой. Пашка пошёл вперёд ещё быстрее, до дома не так уж и далеко, всего одну улицу пройти осталось. Краем глаза Пашка заметил движение сбоку, тот, кто его звал, поравнялся с ним, на ногах его были старые галоши, над ними развевалась пола ситцевого платья в цветочек, точно такое же действительно носила его бабушка, дальше Пашка не осмелился поднять глаз, боясь встретиться взглядом с Оморочницей.

То, что это была она, Пашка не сомневался. Он стиснул зубы и молча, но уверенно продвигался вперёд, глядя себе под ноги. Но Оморочница кружила вокруг, путаясь под ногами и не давая проходу, всячески мешая, видимо оттягивая время чтобы солнце окончательно скрылось за горизонтом. Деревня всё больше погружалась в сумерки.

Позвать на помощь было некого, ставни у всех уже были закрыты, люди разошлись по домам. Наступило пограничное время между днём и ночью, между временем человеческим и временем нечисти. Старуха кружила вокруг, а затем принялась хватать Пашку за рукава. Пашка чуть приподнял взгляд, вот уже и соседский дом показался, ещё пять минут и он будет у родного крыльца.

Старуха уже буквально висла на его руке, по прежнему называя его Павлушенькой, только голос её стал теперь мерзким, свистящим, режущим слух. Ещё немного. Вот и ворота. Пашка решительно отворил их и вошёл во двор. Тварь, висящая на нём, тянула его вниз, она была такой тяжёлой, что ноги еле шли. Последние лучи солнца скрылись за соседской крышей. За спиной Пашки послышался противный смешок, тварь что-то бормотала и взвизгивала. Ноги налились свинцом и Пашке казалось, что он никогда не дойдёт до крыльца, которое находилось всего в двух шагах от него.

Собрав все силы, он в последнем рывке шагнул и взялся за ручку двери. Тварь заволновалась, заскреблась в его спину, зашипела. Она чуяла, что жертва ускользает.

– Павлушенька! – снова донеслось сзади ласковым бабушкиным голосом.

Но Пашка знал, что верить нельзя.

Он из последних сил рванул дверь и, протянув руку, нащупал наверху пучок сухой травы, заткнутой за косяк, схватив его, Пашка ткнул наугад себе за спину. Послышался вой, шипение и скрежет. Тварь отвалилась от него и визжала нечеловеческим голосом. Запахло гнилью и разложением.

Пашка заскочил в дом и запер дверь, всё ещё сжимая в руке пучок травы. Вернув его на место, он сел прямо на пол, за дверью что-то, не умолкая ни на мгновение, визжало и скулило. Потом в дверь заскребли, будто когтями. Затем стали биться, так что казалось, что сейчас старая деревянная дверь не выдержит, но нет, устояла.

Тварь ушла лишь спустя час, показавшийся Пашке вечностью. А может быть и не ушла, а лишь притаилась где-нибудь в темноте двора, ожидая свою добычу, как хищник. Проверять Пашка не стал. После бессонной ночи, он вышел во двор, и первое, что он увидел, это надпись, словно выжженную на стене дома – «Что же ты не открыл мне, Павлушенька?»

Анна

– Эта пациентка находится у нас уже на протяжении двенадцати лет, – заведующий отделением провёл нас, двух практикантов, студентов четвёртого курса медицинского университета, в небольшую одиночную палату.

– Она поступила к нам по заявлению дальней родственницы, близких у неё не осталось. Родственница жаловалась, что у Анны, так зовут нашу подопечную, начались галлюцинации после того, как всё это случилось. – Случилось что? – спросил Константин, мой одногруппник.

– Она потеряла мужа и сына в страшной аварии. Месяц находилась в коме. Выкарабкалась. Более того, осталась в полной ясности ума и даже вышла после периода реабилитации на работу. Работала она бухгалтером. Однако спустя какое-то время, родственница навещавшая её раз в неделю, стала замечать странности в её поведении.

Мы с Костей внимательно смотрели на пациентку, женщину лет сорока, сидевшую на стуле напротив окна, и слушали рассказ заведующего, к которому приставлены мы были для прохождения практики. Женщина выглядела абсолютно спокойной, адекватной и разумной. Она бросила в нашу сторону быстрый взгляд, переключив на нас своё внимание, а затем снова вернулась к созерцанию картины на стене.

Это была обычная картина: большое раскидистое дерево на фоне заката, а на дереве качели – дощечка на двух верёвочках, от дерева тропинка убегала, петляя, вдаль, где виднелась кромка леса, уже погрузившегося в темноту.

– И какие же это были странности? – спросил я, – Эм-м, а ничего, что мы говорим при ней?

Последние слова я прошептал и покосился на пациентку.

– Не переживайте, – заверил нас заведующий, – Она полностью погружена в свой мир. Не вступает в диалог, лишь временами может осуществлять короткий зрительный контакт.

– Так вот, – продолжил он, – Странности заключались в том, что Анна утверждала будто умершие сын и муж приходят к ней, разговаривают, рассказывают о своей жизни после смерти. И приходят они посредством этой самой картины, которую вы видите перед собой. Поначалу Анну пытались лечить