Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

Она круто повернулась. На миг он задержал на ней взгляд: лицо у нее было красивое, пожалуй, чуть полное; вероятно, горе облагородило его, придав выражение какой-то сдержанности, зрелости; это понравилось Антуану. И невольно он подумал: «Бедная женщина! Но она мне понадобится».

— Вы мать? — спросил он.

Она покачала головой:

— Нет.

— Ах, так, тем лучше. — С этими словами он смочил марлю и, проворно расправив, положил на нос девочке. — Ну, а теперь станьте здесь и возьмите вот это, — проговорил он, передавая ей пузырек. — Когда я подам знак, смочите еще.

Запах хлороформа разнесся по всей комнате. Девочка застонала, несколько раз глубоко вздохнула и затихла.

Брошен последний взгляд: место боя расчищено; теперь только бы справиться с профессиональными трудностями. Решительный миг настал; тревожное чувство, охватившее было Антуана, развеялось как по волшебству. Он подошел к буфету, где врач уже почти закончил раскладывать на салфетке содержимое сумки. «А ну-ка, проверим, — подумал он, будто стараясь на несколько секунд все оттянуть. — Набор инструментов — так! Скальпель, пинцеты. Коробка с марлей, ватой — все тут! Спирт. Кофеин. Йод. И прочее. Все в порядке. Приступим!» И снова он почувствовал внутренний подъем: тут были и вдохновенная радость деяния, и безграничная вера в себя, и предельное напряжение всех жизненных сил, и, главное, — восторженное сознание своего вдруг обретенного величия.

Он поднял голову и заглянул в глаза молодому врачу, словно спрашивая: «Выстоите? Дело трудное. Вся ответственность на нас!»

Молодой врач и бровью не повел. Теперь он следил за всеми движениями Антуана с готовностью точно выполнить любой приказ. Он понимал, что операция — единственное средство спасения; сам он никогда бы на нее не решился, но с Антуаном все казалось ему возможным.

«Молодой коллега держится молодцом, мне просто везет, — подумал Антуан. — Ну что теперь? Таз. А к чему он? И так обойдемся». Он схватил флакон с йодной настойкой и облил себе руки до локтей.

— Теперь вы, — сказал он, передавая пузырек врачу, который с лихорадочной поспешностью протирал стекла пенсне.

В окне блеснула яркая молния, а вслед за ней раздался сильный удар грома.

«Рановато затрубили фанфары, — подумал Антуан. — Я даже скальпеля не успел в руки взять. А рыжеволосая и не вздрогнула. Гроза даст разрядку нервам и освежит воздух. Тут, под крышей, наверняка градусов тридцать пять». Он обложил ногу марлей, ограничив операционное поле. И перевел глаза на молодую женщину:

— Несколько капель хлороформа. Довольно. Хорошо.

«Повинуется, как солдат под пулями, — подумал он. — Какие бывают женщины!» Не спуская зоркого взгляда с маленького опухшего бедра, он проглотил слюну и поднял руку со скальпелем:

— Начали.

Одним точным движением он сделал разрез.

— Тампон! — приказал он врачу, который стоял, склонившись, рядом с ним.

«Какая худенькая, — подумал он. — Сейчас доберемся до нужного места… Смотри-ка, моя Дедетта похрапывает. Так. Поторопимся. А теперь крючки…»

— Давайте, — шепнул он доктору.

Молодой врач отбросил тампоны, пропитанные кровью, взял крючки и стал оттягивать края раны.

Антуан на миг застыл в раздумье. «Хорошо. А где зонд? Вот он. Введем в гунтеров канал. Лигатура будет классическая; все идет отлично. Бух! Снова молния. Ударила где-то близко. У Лувра. А может быть, «у этих господ из церкви святого Роха», пожалуй, что и так…» Он был совершенно спокоен; его больше не тревожили ни девочка, ни ее неминуемая смерть. С какой-то беспечностью раздумывал он о «лигатуре бедренной артерии в гунтеровом канале».

«Бух! Еще удар. А дождя почти нет. Задыхаешься от духоты. Артерия поражена на уровне перелома; прорвало краем кости; проще простого! Однако крови у нее маловато… — Взгляд на девочку. — Гм… Поспешим! Проще простого, — но от этого умирают… Зажим, хорошо. Еще зажим, так. Бух! Как надоела эта молния — дешевый эффект… У меня в запасе только тонкий шелк — что поделаешь». Он разбил трубочку и, вынув моток, наложил по одному шву около каждого зажима. «Превосходно. Скоро и конец. Можно обойтись и одним коллатеральным кровообращением, тем паче в этом возрасте. Нет, удивительный я человечина! Неужели же я проглядел свое настоящее призвание? У меня были все данные, чтобы стать хирургом, и хирургом незаурядным…» Гроза удалялась, и в тишине между двумя раскатами грома слышно было, как лязгают ножницы, срезая кончики хирургических ниток. «Да, все данные: глазомер, выдержка, энергия, ловкость…» Но тут он насторожился и вдруг побледнел.

— Вот черт, — произнес он вполголоса.

Ребенок не дышал.

Рывком он отстранил женщину, сорвал марлю, покрывавшую личико маленькой пациентки, и прильнул ухом к ее сердцу. Врач и молодая женщина неотрывно смотрели на Антуана, — они ждали.

— Нет! Пока еще дышит, — негромко сказал он.

Он взял ее ручонку, но пульс бился так учащенно, что невозможно было сосчитать удары.

— Н-да! — произнес он. И его напряженное лицо исказилось еще больше. Он посмотрел на двух своих помощников невидящим взглядом. Отрывистым тоном он приказал: — Вы, доктор, снимайте зажимы и накладывайте повязку, а потом убирайте жгут. Не мешкайте… А вы — принесите бумагу и чернила. Впрочем, не надо — у меня с собой записная книжка. — С лихорадочной поспешностью он обтирал руки куском ваты. — Который час? Еще нет девяти. Аптека открыта. Вам придется туда сбегать.

Она стояла перед ним; она сделала чуть заметное движение, будто хотела поплотнее запахнуть полы своего пеньюара, он понял, что ей неловко выходить из дому полуодетой, и на долю секунды мысленно представил себе прикрытое тканью пышное тело. Он нацарапал и подписал рецепт.

— Литровую ампулу. Бегите же, сударыня, бегите.

— А что, если?.. — шепнула она.

Он смерил ее взглядом.

— Если закрыто, — закричал он, — звоните, стучите, покуда не откроют. Идите же!

Она исчезла. Наклонив голову, он прислушался к шуму удалявшихся шагов, убедился, что она побежала, и обернулся к врачу:

— Попробуем ввести физиологический раствор, и не подкожно — теперь в этом уже нет смысла, — а внутривенно. Это последний шанс.

Он взял с буфета два маленьких пузырька.

— Жгут снят? Хорошо. Впрысните все-таки камфору, а потом кофеин; только полдозы, бедная детка. И прошу вас, поскорее.

Он снова вернулся к девочке, снова обхватил пальцами тоненькое запястье, — уже ничего не прощупывалось, кроме, пожалуй, какой-то едва заметной дрожи. «Да, теперь пульса явно не различить». И на миг он пал духом, почувствовал отчаяние.

— Черт знает что, — сказал он дрогнувшим голосом. — Ведь так все удачно получилось, и никакого толку!

Лицо девочки становилось все бледнее и бледнее. Она умирала. Антуан заметил, как около полуоткрытых губ два вьющихся волоска тоньше осенней паутинки время от времени колышутся: значит, она еще дышит.

«Ловко орудует для близорукого, — подумал он, наблюдая, как врач делает уколы. — Но нам ее не спасти».

И досада была сильнее жалости. Ему присуща была бесчувственность, свойственная медикам, для которых чужие страдания — только вопрос нового опыта, выгоды, профессионального интереса и которые обогащаются за счет болезни или смерти.

Вдруг ему послышалось, что хлопнула дверь, и он бросился навстречу молодой женщине. В самом деле, это была она, — шла быстро, своей плавной походкой, чуть покачивая бедрами, и старалась не показать вида, что еле переводит дыхание; он выхватил из ее рук сверток.

— Горячей воды, — приказал он, и не подумав ее поблагодарить.

— Кипятку?

— Нет, чтобы подогреть раствор. Скорее.

Только он успел развернуть сверток, как она уже вернулась. держа кастрюлю, из которой шел пар.

На этот раз он пробормотал, не глядя на нее:

— Хорошо. Очень хорошо.

Надо было действовать без промедления. За несколько секунд он отбил кончик ампулы, насадил на нее резиновую трубку. На стене висел швейцарский барометр в резной деревянной оправе. Одной рукой он снял его, другой повесил на гвоздь ампулу. Затем взял кастрюлю с горячей водой и, постояв в нерешительности какую-то делю секунды, уложил трубку кольцами на дно кастрюли. «Раствор согреется, проходя по трубке. Просто чудесно!» — подумал он и, улучив минуту, взглянул на врача, — хотелось убедиться, что тот все видел. И тут же он снова наклонился к Дедетте, приподнял ее безжизненную ручонку, смазал йодом и, быстрым движением скальпеля вскрыв вену, притянул зонд и ввел в вену иглу.

— Пошло! — крикнул он. — Следите за пульсом. А я теперь больше не шевелюсь!

Десять бесконечно долгих минут прошли в полнейшем молчании.

Антуан ждал, взмокнув от пота, задыхаясь, щуря глаза. Он неотрывно смотрел на иглу.