Штормовое предупреждение - Чжу Шаньпо

К нему приходил Сун Чанцзян. Поначалу он был очень вежлив, наставлял и утешал его:

– Сфабрикованные дела и ошибочные приговоры будут всегда. И ныне, и встарь, и у нас, и за границей, и на небе, и на земле, повсюду. Никто ведь не может гарантировать, что получит сто баллов на каждом экзамене? Я сам фабриковал дела и ошибался в приговоре. Я должен был стать не полицейским, а репортером. Моей мечтой было стать репортером, путешествовать по свету и все в нем критиковать, но мой старик сделал из меня полицейского, и вот целыми днями я общался с плохими парнями и случайно сам превратился в одного из них. Нас всех по жизни бес путает, дери его. Ошибся так ошибся, не нужно близко к сердцу принимать.

Позже выяснилось, что Жун Цютянь стал чрезвычайно послушным, добрым и осторожным. Решив, что он больше не будет его беспокоить, Сун Чанцзян отбросил церемонии, разнес Жун Цютяня в пух и прах за бесплотные фантазии и предупредил, чтобы тот больше не писал в Центральный военный комитет.

– Чем больше будешь писать, тем ненормальнее будут твои нервы, – сказал он.

Но Жун Цютяня беспокоило вовсе не то, что его нервы становились все более ненормальными, а то, что старуха, которая утверждала, будто она мать Ма Цзячжо, внезапно появится в Даньчжэне, прямо у нас на пороге.

Сун Чанцзян с первого взгляда раскусил Жун Цютяня. Однажды он на полном серьезе сказал Жун Цютяню, мать Ма Цзячжо приходила в полицейский участок и хотела найти тебя, я сказал, что Жун Цютянь умер, а она не поверила, сказала, что хочет увидеть твою могилу и выкопать твои кости, чтобы увидеть и понюхать, убедиться, правда ли это. Но я ее выгнал, а еще предупредил, что, если она снова приедет в Даньчжэнь, я запру ее в казематах, пусть попробует, какие они на вкус.

Жун Цютянь был благодарен и растроган до слез:

– Отец, ты такой добрый!

– Не отец я тебе, – сказал Сун Чанцзян. – Я-то сперва думал, ты станешь генералом, вот и позволил себя названным отцом величать. Больше не нужно. И еще, не пиши больше в Центральный военный комитет, а не то я ради общего блага не посмотрю, что мы родичи, и брошу тебя обратно в застенок.

Жун Цютянь не ожидал, что Сун Чанцзян окажется таким бесчеловечным, но ссора так ссора. В глубине души он почувствовал легкую злость, категорически отверг требование Сун Чанцзяна и заявил, что хотел бы отправиться в казематы полицейского участка и продолжать оттуда писать в Центральный военный комитет.

Сун Чанцзян ничего не мог поделать, а связываться с Жун Цютянем он не хотел.

Куан Сяоцзе также осторожно пришла к нам домой, чтобы рассказать Жун Цютяню о делах Го Мэй и начать готовиться к их свадьбе. Но, увидев, что Жун Цютянь пребывает в перманентном трансе и мыслями где-то витает, совсем не такой, как прежде, передумала, еще не договорив.

– Как можно сводить двух сумасшедших? – сказала Куан Сяоцзе Жун Яо. – Разве я неправа? Мне не стоило позволять Жун Цютяню идти в солдаты?

Жун Яо уставился прямо на Куан Сяоцзе, не издавая ни звука.

Куан Сяоцзе вышла за дверь, обернулась и сказал Жун Яо:

– Теперь Жун Цютянь превратится в отброс?

Жун Яо был уже здорово поддат и яростно пнул Куан Сяоцзе под зад. Куан Сяоцзе растянулась на земле, завывая от отчаяния. Жун Яо внезапно стал грубо орать на нее с совершенно бешеным видом, досадуя, что нельзя ее убить. Свирепость Жун Яо остановила Жун Чуньтяня и остальных, они остались в доме и не смели носа казать или пикнуть.

Куан Сяоцзе не переставала искать мужчину для Го Мэй. Но всех мужчин в Даньчжэне исключила:

– Пусть за кого хочет идет, я на всех согласна, только чтобы не из Даньчжэня.

Позже Куан Сяоцзе захотела выдать Го Мэй замуж за вдовца, торговца бананами из Гаочжоу. Го Мэй поклялась, что лучше умрет, спрыгнув с верхнего этажа с ребенком на руках. У Куан Сяоцзе не осталось выбора, кроме как сдаться.

После рождения ребенка запах овцы, исходивший от тела Го Мэй, исчез, сменившись запахом молока. Молоко, вытекающее из сосков, впитывалось в одежду у нее на груди. Мне не нравился этот запах. Каждый раз, когда она приходила к нам домой, меня едва ли не тошнило от него.

Го Мэй пришла навещать Жун Цютяня в обнимку с малышом, которому твердо решила дать фамилию Э. Жун Цютянь как раз увлеченно писал письмо. Го Мэй обсуждала с ним эпистолярные дела. Она напомнила Жун Цютяню, остерегайся людей из отделения связи, они выбросят твое письмо, я часто вижу много писем, плывущих по Даньхэ, они дрейфуют там, как покойники, быть может, это наши письма. Жун Цютянь стал читать Го Мэй письмо, которое написал. Как только он начал, ребенок заплакал. Как только ребенок заплакал, Го Мэй разделась и стала кормить его грудью. Пара наливных белых грудей во всей красе предстали перед Жун Цютянем, сочась молоком, а он притворился, что ничего не видит, и оставался невозмутимым. Иногда капли молока брызгали ему на лицо, и он просто вытирал их рукой, как будто ничего не происходило. Наевшись, ребенок умолк. Жун Цютянь продолжил читать письмо. Читал он с таким видом, словно декламировал стихотворение, – с чувством, с толком, с расстановкой. Го Мэй знала, что Жун Цютянь все еще хочет вернуться в армию, все еще хочет сражаться, стать героем, стать генералом. Он не должен оставаться в проклятом Даньчжэне.

Го Мэй сказала, у меня нет таких великих идеалов, как у тебя, я просто хочу, чтобы Э Сэсэсээр знал, что его сын появился на свет, что он находится в самой южной части Китая, где бывают тайфуны и наводнения. Я надеюсь, что он приедет в Даньчжэнь, чтобы повидать сына.

Жун Цютянь сидел в оцепенении. За исключением чтения писем, он редко разговаривал.

– Зимой он приедет из Сибири. Я написала ему, чтобы рассказать, как доехать до Даньчжэня. Вот доберется до Даньчжэня, до Мангодацзе, до Наньяндацзе – и увидит нас, – сказала Го Мэй. – Он самый рослый и могучий, торчит вверх, как сугроб.

А еще она сказала, Жун Цютянь, ты человек хороший, но меня недостоин, и уж тем более недостоин этого ребенка. За кого бы я ни вышла, фамилия у ребенка будет Э. В самом плохом случае, если я выйду за тебя, тебе вслед за моим сыном придется сменить фамилию на Э, и будешь называться Э Цютянь. Ты же точно этого не захочешь. Будь я мужчиной, я бы тоже не хотела.

Жун Цютянь вообще никогда не