На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

двугривенные и он должен играть одну и ту же "болгарскую". А когда-то ведь он разбирал девятую симфонию Шопена.

Вун-Чхи говорил ему часто:

— Напрасно, Макс, вы пошли сюда. У вас есть огонек.

Напрасно, напрасно! Эти слова вызывали в нем желчь. Что же осталось ему делать? У него на шее висели — мать, сестра и братья…

Рояль плакал под огрубевшими пальцами Макса, и по вздутой флюсом щеке его медленно катились слезы.

Макс вспомнил, сколько огорчений принесла ему его проклятая профессия. Все родственники отшатнулись от него, как от зачумленного, порвали с ним всякие сношения и не хотели даже признаваться ему.

Вчера он встретился на улице с родным братом, дочерью его — красивой барыней и ее мужем-аптекарем. Он поклонился им, но они отвернули головы и обидно прошли мимо.

Да не только родственники чуждаются его, но и посторонние.

Никто не бывает у него и, когда он проходит через двор, соседи указывают на него пальцами и ухмыляются. А сегодня соседка, ссорясь с его женой, крикнула ей:

— Чего ты задаешься?! Твой муж играет в публичном доме!

Срам! Как быть?! Подрастает Лиза — дочь его. Ей 14 лет. Она скоро окончит гимназию. Что будет, если она узнает о его профессии? Она пока не знает еще ничего…

— Эй, Чешка! — нарушил снова молчание чей-то сиплый голос.

— Что? — спросила та устало.

— В этот самый день, говоришь, умер твой Ян?

— Да!

— Ставь могарыч!

— Как тебе не стыдно? — сказала Тоска.

— Чего стыдно?!..

Девушки, утомившись беганьем по залу, расселись вдоль стен и каждая ушла еще глубже в свои невеселые думы. А Макс не переставал ныть на рояле "У реки Вавилонской мы сидели и плакали", дождь хлестать и ветер с ожесточением рвать ставни. Василиса думала о своей родной деревне и избе Терентия, возле которой по вечерам, под звездным небом, она собиралась со своими веселыми подругами и складывала свои бойкие стихи, Катя — о том, что хозяйка скоро "выхильчает" ее из своего дома и ей придется спуститься этажом ниже, Роза-цыганка — о широких, как океан, степях и палатках, в которых весело звенит наковальня, Ксюра — о своем добром муже, которого она бросила, Надя — о родном Днестре, дяде Степане — охотничке милом и диких утках, Чешка — о своем незабвенном Яне, Матросский Свисток — о грузине, который приходил к ней, когда она жила у "Дудихи", гладил ее руку и напевал страстно "чиреме даукар". И всем хотелось кричать, реветь и ломать все, что находилось в зале.

Дзинь! — зазвенел стул, брошенный с размаху на середину зала цыганкой-Розой…

И таких вечеров в этом доме было много. 365 в течение года…

Милая, веселая молодежь! Видала ли ты когда-нибудь, как тоскует и плачет проститутка?! Никогда!

Ты видела ее только веселой и жизнерадостной.

* * *

После описанного вечера, ночью, произошло незначительное событие. Чешка отравилась.

XXIX

ЛОРЕЛЕЯ

— Бабушка Юлия пришла! — услышала однажды Надя звонкий голос Матросского Свистка.

— Бабушка Юлия пришла! Бабушка Юлия! — повторили за нею еще несколько девушек.

Это было в 5 часов вечера. Надя сидела у себя в комнате. У нее сильно болела голова после вчерашней выпивки.

Вслед за голосами Надя услышала, как повсюду с шумом распахиваются двери и как девушки, сломя голову, бегут во двор.

Надя высунулась в окно и увидала отвратительную старушонку — типичную Бабу-Ягу. Она сидела на корточках, вся в лохмотьях, у черного хода рядом с большим мешком, возле которого лежала копачка (железный крюк), и ее окружало около 20 полуодетых девушек. Старушонка, поглядывая на них своими маленькими припухшими глазками без ресниц, мотала головой, и выкрикивала что-то хриплым голосом, похожим на вой простуженного пса, и указывала рукой на запад.

Девушки слушали ее молча и серьезно.

Сцена эта заинтересовала Надю и она отправилась за объяснением к Саше. Саша лежала у себя в комнате, на кровати. У нее также болела голова. Она пила вчера вместе с Надей.

— Кто эта старушонка? — спросила Надя. — Все окружили ее, а она что-то рассказывает.

— А! — зевнула Саша. — Бабушка Юлия. Она часто приходит сюда.

— Я знаю, что ее бабушкой Юлией зовут. Но кто она?

— Бывшая проститутка. Она 20 лет тому назад жила у нас. А теперь она живет в "ботанике" и кости и тряпки собирает.

— Какой это ботаник?

— Сад такой, за Куликовым полем. Когда проститутка делается старой и ей деться негде, она идет туда. Спит под кустами.

— Чего же она кричит?

— Ругается. Каркает старая, как ворона.

— А я хотела бы послушать ее.

— Ступай.

Надя оставила комнату, сошла вниз и присоединилась к окружавшим старушонку девушкам.

Вблизи старушонка выглядела еще отвратительнее. Глаза у нее были красные, как раскаленное железо, лицо усеяно прыщами и вместо носа зияла дыра. Она хрипела с каким-то злорадством:

— Все, все там будете! И ты, красавица, — обратилась она к Надежде Николаевне. — И ты, — обратилась она затем к Тоске. — Никто не минет ботаника. А пока пляшите! Я тоже когда-то плясала. Ух, как плясала! И красивая была. Красивее тебя. — Она указала на Тоску. — Какие у меня были волосы и зубы! Студенты называли меня "Лорелеей". А ты знаешь, кто была Лорелея? Принцесса. Король-дядя ее осерчал однажды и посадил ее посередь реки на вострове. И она сидела на нем, чесала золотым гребнем волосы и пела жалобные песни.

Надежда Николаевна улыбнулась.

— Чего ты улыбаешься? — напустилась на нее старушонка. — Не веришь? Спроси хозяйку. Она помнит. А какие у меня были губы! Красные-красные, как кровь. Сама бы поцеловала их с удовольствием. Вот какие они были красные. А ты, цыганское отродье, — напустилась она теперь на Розу, — чего зубы скалишь?! Погоди! Придет старость! Облысеешь, выпадут твои сахарные зубы и пожалуешь к нам, в ботаник. Все, все там будете! У!.. А страшно там! — Юлия съежилась и сделала испуганное лицо. — Земля по ночам стонет, черти в кустах возятся, ящерицы снуют, совы летают. И холодно там. Как в могиле. А ты кто? — обратилась она к Елене. — Новенькая, вижу. Совсем девочка. И чего ты, дурная, сюда пришла? Жизни сладкой захотела? Киселя с молоком, колечек да финтифлюшек?! Погоди! Будет тебе кисель с молоком!… Бррр! А я вчера всю ночь не могла уснуть. Дождь