На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Нади навернулись слезы и она спросила:
— Можно дать ей апельсин?
— Пожалуйста. Она рада будет.
Надя выбрала апельсин покрупнее и поднесла его Лидочке.
— Кушай, милочка, — сказала она.
Лидочка молча приняла апельсин, тихо поблагодарила, поднесла его ко рту и стала медленно грызть корку. Надя возвратилась к Бете и спросила:
— А кто лежит за ширмами?
— Лиза. Несчастная. Ей всего 18 лет. Она работала на фабрике готового платья и кормила слепую мать-старушку, двух братишек и сестричку. Слышишь, как она задыхается? Она умирает. И что теперь будут делать мать, братишки и сестричка? Она кормила их. Она зарабатывала 14 рублей и все деньги тратила на них. Вот была вчера сцена! Она просила, чтобы ей принесли с фабрики жилетку, которую не успела окончить. А надо было тебе видеть, как она плакала перед Кларой Ильинишной и говорила ей, что ей непременно надо жить, что она должна жить и, что если она умрет, то дети и мать пропадут. Клара Ильинишна уверяла ее, что она не умрет и выздоровеет. — Но у меня — чахотка, — заплакала она. — Никакой у тебя чахотки нет, — ответила Клара Ильинишна. Лиза обрадовалась и говорит: — Честное слово, барышня? — Честное слово. — Ну, докажите, что у меня нет чахотки. — А как я могу доказать тебе? — Поцелуйте меня в губы. — Клара Ильинишна побледнела, вот как эта стена, и сказала: — Изволь. — И поцеловала три раза в губы. — Теперь, — спрашивает она, — ты довольна? Веришь, что у тебя нет чахотки? — Верю, верю! — закричала Лиза и повеселела. Клара Ильинишна улыбнулась. Я посмотрела на нее. Лицо у нее было тогда такое хорошее, светлое, новое… Только Клара Ильинишна сказала ей неправду. Лиза должна умереть. У нее — скоротечная чахотка. Слышишь?
Лиза теперь хрипела и с каждой минутой хрипение становилось все тише и тише.
В это время в палату вошла высокая, стройная молодая девушка в белом халате и чепце, из-под которого выбивались на круглый, высокий лоб без единой морщинки два круглых островка светлых волос. Под ними, как два цветка, приютились большие голубые и ясные глаза. Лицо было у нее продолговатое, овальное и нежное, как у молодой монахини, сидящей за органом в монастыре или — у ангела на картине у изголовья умирающего композитора. На груди у нее, как голубок, сидел белый, пышный хризантем и своими красивыми завитками касался ее прелестного подбородка. Она вошла неслышно, скорыми шагами, красивая, как весна, и в палате сделалось вдвое светлее.
— Это Клара Ильинишна, — сказала Бетя.
Надя восторженными глазами посмотрела на нее[22].
Клара Ильинишна слегка кивнула Бете головой и улыбнулась, потрепала по головке Лидочку, поправила соскользнувшее со старухи одеяло и скрылась за ширмами.
Она несколько минут оставалась там и слышно было, как она возится. Но вот она оставила ширмы и показала свое лицо. Лицо у нее теперь было печальное и задернуто легким облачком. А на лбу вырезалась длинная морщинка. Бетя посмотрела на нее вопросительно. Клара Ильинишна вздохнула и тихо проговорила:
— Умерла наша Лиза.
Из правого глаза ее выкатилась слезинка.
Надя, услышав это, побледнела и перекрестилась. Лидочка перестала грызть апельсин и посмотрела на Клару Ильинишну с испугом, а Бетя всхлипнула.
Клара Ильинишна украдкой смахнула слезинку, подошла к Бете и ласково сказала:
— Дорогая, вам пора лекарство.
— Барышня, — проговорила сквозь слезы Бетя.
— Что?
— Я тоже умру.
— Вы? — сделала изумленное лицо Клара Ильинишна. — О, нет. Вы еще долго будете жить. Вы меня переживете.
— А вы то же говорили Лизе.
— Лиза одно, а вы — другое.
— Но у меня тоже чахотка.
— Ну так что ж? Сколько выздоравливают.
Бетя недоверчиво покачала головой, нахмурила брови и заявила:
— Я не боюсь смерти. Я даже хочу поскорее умереть.
— А вот увидите, что не умрете так скоро, — и Клара Ильинишна поднесла ей лекарство.
Бетя приняла его, поморщилась и сказала, указав на Надю:
— Это моя подруга — Надя. Та, о которой я говорила вам.
— А! — Клара Ильинишна протянула Наде руку и посмотрела на нее с любопытством.
Надя вспыхнула и с каким-то благоговением пожала ее руку. Вдруг Надя спохватилась и у нее вырвалось громкое "ах!".
— Что такое? — спросила Бетя.
— Я так виновата перед тобой, Бетичка, — забормотала Надя и стала шарить в кармане. Она отыскала письмо и подала ей.
— Письмо?! — воскликнула Бетя и вскочила.
Ее точно подбросило.
— Да, письмо, от брата…
Не успела Надя договорить, как Бетя стремительно, дрожащими руками вырвала у нее письмо и вскрыла его. Из конверта вылетело на одеяло коротенькое еврейское письмецо и какая-то плотная, глянцевитая печатная бумага, сложенная вчетверо.
— Schiffskarte[23]! — вскрикнула она и быстро подобрала бумагу, точно боясь, чтобы ее не отняли у нее. Она затем поднесла ее к губам и прильнула к ней.
Бетя не ошиблась. Эта была точно давно ожидаемая Schiffskarte. В приложенном письмеце брат писал:
"Посылаю тебе билет от Гамбурга до С.-Луи. До Гамбурга будешь ехать железной дорогой. Завтра получишь на проезд по железной дороге деньги. Выезжай немедленно. Я, жена и дети ждем тебя с нетерпением. Мы для тебя приготовили хорошую, светлую комнату".
У Бети градом хлынули слезы. Она подняла глаза к небу, сложила руки и застыла на несколько минут в такой позе. Губы ее в это время шептали молитву. Окончив молитву она схватила руку Клары Ильинишны, стала горячо целовать ее и лепетать, задыхаясь от волнения:
— Я не хочу теперь умирать. Я хочу жить. Дорогая барышня, сестриценька. Мне немедленно надо ехать в Нью-Йорк. Выпишите меня сейчас же из больницы. Мне надо собираться. Ах, как я счастлива. Где мое платье?! Дайте мне мое платье! Маланья! Видишь, — обратилась она к Наде, не выпуская руки Клары Ильинишны, — какой мой брат — честный, славный? Дорогой Самуил. А помнишь, Надя, слова Вун-Чхи: "Подожди немного, отдохнешь и ты". Всякому — свое время. Мы все, все отдохнем. Чего же вы молчите, дорогая барышня, сестриценька? Выпишите меня сейчас.
Клара Ильинишна слушала и молчала. И по мере того, как росло волнение Бети, лицо ее затуманивалось все больше и больше. Она обняла Бетю, поцеловала ее в голову и сказала:
— Деточка. Я не могу
