Профессор Амлетссон - Адель Гельт

Постановка и без того была так себе, на D с двумя минусами, теперь же и вовсе нарочитая попытка маскироваться под анахроничное какое-то простонародье провалилась, даже не начавшись — потому хотя бы, что немытые тела несли следы спешно замаскированных татуировок. На тыльных сторонах ладоней и открытых предплечьях явственно читались бледные надписи «S.L.O.N.» и «ne zabudu mat’ rodnuju», а также просматривались сюжеты совершенно тюремные: игральные карты, татуированные перстни и другое всякое, неприятное и плохо набитое.

Татуировки были выполнены символично, в нарочито примитивной манере, примерно так же, как это делают уголовники. При этом, так поступают вообще везде, по всему известному мне миру, теперь вот и относительно Союза я обрел неприятную уверенность… Исключение составляет, вроде бы, только совершенно особая уголовная среда Ханьской империи — и это символизировало.

То же, что пойдя на уголовное дело, граждане предпочли спрятать признаки своей социальной принадлежности, символизировало уже окончательно.

Еще я обратил внимание на то, что обступившие меня бандиты явственно пугают местных жителей самим фактом своего присутствия: вокруг стало тихо, относительно заполненный населением проспект в ближней его части внезапно опустел. Удивляло отсутствие полиции: мне отчего-то казалось, что в обществе милитаризированном и насквозь силовом, стражи порядка появляться должны были несколько быстрее, чем привычные Гарри и Ронни.

Несколько в отдалении обнаружилась девушка Анна Стогова: она прислонилась к монументального вида тумбе, и что-то говорила в элофон, видимо, как раз и вызывая чаемую полицию.

Все это я, спасибо предку, понял как-то вдруг, не тратя времени на обдумывание. Оппоненты мои, тем временем, развивали сюжет постановки, рассчитанной на меня одного. Бывает, например, театр одного актера, тут же получался — одного зрителя, да еще и представление шло интерактивное.

Стоит отметить, что, несмотря на опыт и навыки предка, понимал я бандитов с пятого на десятое, но слушал внимательно и старался запоминать: я был уверен, что выживу и не особенно даже пострадаю, ловить же преступников будет тем проще, чем больше всякого я смогу о тех поведать полицейским.

За неполные три минуты беседы, густо пересыпанной непонятными мне словами, но примитивной в целом, выяснилось, что точно такими же — разноцветными — глазами отличается некий Mrachnyi Inspektor, чуть было не устроивший локальный армагеддон, но не здесь, в Мурманске, а в далекой Moskau, и довольно давно — на самой заре народной власти. Что где-то рядом должен ошиваться кот, черный, мордатый и наглый, а даже если и нет, то и хорошо, то и не надо. Что такого опасного меня нужно немедленно razjasnit’ (это слово, как и некоторые другие, перевести не удалось), и процесс этот ожидается скорым и справедливым. Что, наконец, надо уже поторопиться, так как devka явно zvonit mentam.

Хорошо, что смещенное восприятие времени не позволило мне расслабиться: последние слова матерого уголовника сопровождались первым актом агрессии. Тот попытался дополнить свою обличающую речь быстрым и сильным тычком, долженствовавшим закончиться где-то в районе моего живота, причем правой его части. В руке негодяя, при этом, оказался странной формы нож — как будто кто-то вручную выточил лезвие из некоего импровизированного материала, но менее опасным орудие потенциального убийства от импровизации этой не становилось.

Будь я хомо сапиенс сапиенс, стой так, как стоял и не восприми переход от слов к делу, кустарно исполненный стилет вонзился бы мне в точности в печень. Убить бы не убил, во всяком случае, не сразу, но ранение обещало быть тяжелым, и чреватым непредсказуемыми последствиями.

Я приподнялся на цыпочки и немного довернул корпус: хищное жало разминулось с туловищем на два пальца. Рука моя левая, повинуясь тому же движению корпуса, описала полукруг, и обрушилась сжатым кулаком в район виска бандитской головы.

- Tröll borða þig*! - заявил я на родном языке. Вооруженный оппонент согласно хрюкнул и опал.

Хотя бой — оружие в руках противника прямо указывало на то, что это именно бой — уже начался, двигаться противник, единый в четырех оставшихся лицах, продолжал столь же медленно: я успевал тщательно обдумывать происходящее и отслеживать опасные траектории движения каждого из хулиганов.

Вот с громким, но очень медленным, щелчком, выскочило из наборной рукояти лезвие еще одного ножа, столь же кустарного что и первый, но чуть более механически совершенного. Я сработал на опережение: ухватился передними лапами — сейчас я, отчего-то, не воспринимал свои верхние конечности как руки — за фонарный столб, задними же, легко подкинув тело, двинул хулигана в грудь: тот выронил нож и отлетел на несколько шагов, где и упал.

В этот миг восприятие мира изменилось вновь: глаза заволокла алая пелена, и думать я перестал.

Помню только отрывки.

Вот меня пытаются достать ударом железной трубы, увенчанной ярко-красным барашком вентиля почти на самом ее конце. Вот я отобрал трубу, подкинул орудие, поймал его в воздухе и с размаху применил оное по организму владельца, удачно сломав тому ключицу.

Вот мой пинок под колено сбивает с ног еще одного бандита, и я мимолетно жалею о том, что обут не в тяжелые рыбацкие башмаки, но в замечательно подходящие для долгих прогулок мягкие сникерсы. Вот снова, и еще раз, и точно так же, и совсем иначе.

Вот откуда-то издалека слышен странный, немного двоящийся, звук полицейской сирены, и я, даже не думая, успеваю удивиться тому, что и советские, и ирландские спецсигналы звучат совершенно одинаково.

Вот я, возвратным движением лапы, прямо на весу, ломаю концентратор, выхваченный младшим из уличных бандитов. Заклинание, приготовленное уже против шустрого меня, срывается, но эфир развеивается не до конца: прерванный контур вспухает огненным шаром, бандит страшно кричит, зажимая почти обуглившуюся ладонь, почему-то,