Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

пять семь картофелин. В середине сентября стала вызревать кукуруза, причём, поливали и беспощадно обламывали низовые побеги мы с Алексеем Михайловичем собственноручно. Алексею очень понравилось заниматься огородом. У него, вообще, возникло желание насадить здесь всяких разных растений, в том числе и лекарственных.

Подсолнухи радовали цветами, но я видел, что вызреть они не успеют. Посадили поздновато. Зато надарил Алексей Михайлович летом подсолнухов, как цветы, кому не попадя. Да и Бог с ним, с подсолнухом. На следующий год я решил перебраться на Ахтубу, там должно вызревать всё. Но, подумал-подумал, и указал крестьянам подсолнухи вырвать с корнем и уложить в амбары. Пусть, думаю, попробуют дозреть там… Дозрели, мать их, за десять дней! Как радовался жареным семечкам Алексей, видел только я.

Редиской хрустели всё лето. Царю и Морозову очень понравилась, особенно окрошка. А вот сладкая свёкла оказалась не очень и сладкой. Хотя и слаже обычной, но для переработки её на сахар не годилась. Зато свекольник из неё был вкуснее. И с семенами она подвела. Не дала семян, зараза. Двулетней оказалась свёкла. Это так поразило царя, что он ходил и ругался на неё дней десять. Ведь на следующий год мы остались без свекольника!

Народные возмущения стали проявляться с первых дней повышения цен на соль. Торговцев солью стали бить уже в мае. Многие соляные лавки закрылись. Мои казаки вынуждены были начать патрулировать по Москве и несколько раз выезжали в Ярославль. Там люд был более горяч, почему-то. Как объяснил Морозов, в Ярославле давно идёт борьба чёрных слобод с белыми за государевы поборы. Чёрные слободы бунтуют почти ежегодно. Не хотят они платить подать за весь посад.

Казакам такая работа нравилась. Для неё они сплели специальные, не боевые ногайки и пользовались ими для разгона толпы нещадно. Однако уже к концу года одиночных, особо горячих казаков тоже стали бить, устраивая им засады в узких улочках. Вот тогда казакам пришлось использовать плотность конного строя, и даже те навыки пешего коллективного рукопашного боя, которые прививал им я.

Те казаки, кто по старой привычке не держали плотный строй, — гибли. Так, через свои и чужие кровь и пот, казачья конница постепенно превращалась в рейтеров.

К моему удивлению, царь не отреагировал на волнение народа. Видимо, помня наш с ним разговор, он несколько раз затевал со мной обсуждение результатов наших смирительных акций, но соляной налог не отменял. Говорил он по этому поводу и с Морозовым, который сильно горячился, пытался убедить бывшего ученика, что всё идёт по плану. И молодой государь «велся» на уговоры старого учителя, как корюшка на красный поролон.

— Хм, интересно, — думал я. — Неужели никак невозможно исправить историю? Очень не хотелось бы оказаться в Москве во время бунта. Может есть смысл перебираться в Ахтубинск? Но, тогда Алёшка сильно обидится. Он ведь рассчитывает на меня и моих казаков. Да и я вроде как обещал его защищать.

Алексей Михайлович, всё-таки, видимо, что-то чувствуя, решил «подмаслить меня» и, как-то, после очередного обсуждения напряжённости в народе, сказал:

— Батюшка, царство ему небесное, грозился одарить тебя боярством и землями, когда тебе исполнится шестнадцать лет. Он не дожил до сего дня, и я хочу выполнить сие обещание. Слышал я, ты городки казачьи поставил на реке Ахтубе, чтобы калмыков стращать? Не хочешь сии земли под свою руку взять, боярство и воеводство в придачу? Окольничим ты уже побыл и справляешься с охраной государства ладно. Калмыков усмирил, на Волге разбойников меньше стало, тут народ усмиряешь…

— К калмыкам то я каким боком? И на Волге Тимофей порядки наводит…

— Не скажи, — покрутил головой государь. — Борис Иванович сказывал, что твои городки весьма способствуют битью калмыков. Что ты там огороды насадил, рыбу ловишь и солишь, дубы рубишь и пилишь, мельницы лесопильные поставил, кузни, крестьян туда селишь, что в казаки бегут! Солью, говорит, даровой ты их приманиваешь. Так, что-ли?

Государь смотрел на меня хитро, по-ленински, прищурив один глаз и по-доброму улыбаясь.

— Так, э-э-э, не в ущерб твоему, государь. Они бы всё одно ушли: в Литву, или в Сибирь… А так они твои границы защищают, новые земли осваивают.

— И как им там живётся, на новых-то землях?

— Везде не сладко, государь. Нет таких земель, чтобы одни молочные реки текли. Суховеи там, сказывают. И дождей мало. Сушь… Только, что леса богатейшие и между Волгой и Ахтубой, да на берегах и разливаются реки, нанося ил. Урожаи там обильные, только поливать надо. Вот сейчас каналы оросительные строим.

— Ну, вот. А ты говоришь, что не причём. Также и по Волге… Струги отца твоего Тимофея с пушками, да с мушкетами ходят. Всем этим и пороховым зельем ты их снабжаешь. Как сие тебе в заслугу не поставить? Так и что скажешь?

— Воеводой быть — наместнику подчиняться. Не хочу, государь. Всё-таки я, хоть и гонимый, но почти персидский шах. Не вместно мне под ним ходить. Да и, ведь он против меня козни станет строить, тебе жаловаться. Порядок такой. Закон…

— Какой закон? — удивился царь.

— Какой? — усмехнулся я. — Обосри ближнего своего, прости Господи.

— Как? Обосри? — царь рассмеялся. — Ну, дурак…

Отсмеявшись, государь сказал:

— Так я тебя не на Ахтубу воеводой посылаю, а в мой государев полк первым воеводой. Второго и третьего воевод сам себе выберешь. Знаю, что местничество ещё не изжито. Не пойдут под твою руку высокородные князья и бояре.

— Тогда, конечно, государь! И позволь мне самому собрать войско. Позову детей боярских, детей дворянских, может, кто и откликнется. И дозволь голландских рейтар призвать? Путь обучат правильному строю.

— Да, твои казаки и так, как рейтары ходят. Ещё и лучше. Пики у них лучше рейтарских. Есть у нас иноземного строя войска. Твои, точно не хуже.

— Дозволь взять голландцев, государь, — повторил я. — Мне научиться надо. Ведь знаешь же, что никакой с меня вояка. Рубиться самому большого ума не надо, а как войском управлять, это совсем другое искусство.

— Искусство… Хорошо сказал, правильно. Это именно воинское искусство! А наши боярские долбодятлы, как ты говоришь, ничему новому учиться не хотят. Говорят им те же голландцы, что так, как воюем мы, уже никто не воюет. И оружие другое, и броня! Вон, батюшка сказывал, как в тридцатом годе Псков брали. Бояре перелаялись с голландцами, что за новый строй были, проиграли войну и