Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

способом переработки в кожу. Юфть используется для изготовления: верха и голенищ прочных, износостойких армейских сапог, ботинок, берцев, различной спецобуви геологов, геодезистов, строителей; лёгких сабо для работников медицинской, пищевой и химической отраслей.

[2] Тафта — разновидность плотной тонкой глянцевой ткани полотняного переплетения из туго скрученных нитей шёлка, хлопка или синтетических органических полимеров. Для тафты характерны жёсткость, плотность и ломкость складок. Благодаря своей пластичности она даёт возможность создавать пышные силуэты, объёмные драпировки.

Глава 29

— Здравствуйте, Семён, — поздоровался я с сыном Надея Светешникова. — Вы, Бога ради, простите меня, что вторгся в жилище вашего отца, в то время, когда он находится в скорбном месте, но мы говорили с ним, когда он был у меня в Измайлово, и Надея Андреевич указал, что можно обращаться к вам, коль нужда настанет.

— Какая нужда? — не понимающе смотрел на меня Семён, думая совсем о другом. — Отца нет… Зачем вы приехали?

— Я — Разин Степан Тимофеевич. Может быть слышали? — спросил я.

— Конечно, слышал, — опустил голову Семён и нахмурился.

Ему было на вид более сорока лет. Он был одет в добротные шелка, сафьяновую куртку с сапогами, и беличью шапку. Растрёпанная борода, придававшая лицу разбойничий облик, имела проседь, шедшую от нижней губы.

— Отец сказывал про тебя.

— Мы говорили с ним о вложении денег в ваши дела.

— Да, какое сейчас вложение⁈ — вскрикнул Семён. — Отберут ведь всё!

— Отберут? — «удивился» я. — Кто сказал? Ещё ничего не ясно!

— Всё ясно! — махнул рукой Светешников. — Никитников приходил. Григорий Леонтьевич. Он и говорил. Просил продать ему соляные варницы в Усолье. Сказал, что государь хочет за воровство всего имущества лишить. Сказал, что видел указ, где писано: «взять соляные его варницы, которые близко Самары в Соляных горах», то есть Усолье.

— Жаль, что так получилось, — вздохнул я. — Хотя… Может так на так и к лучшему? Вложись я в то дело, остался бы без денег.

— В какое дело? — спросил Семён. В нём проснулся делец.

— Деньгу в оборот сибирякам гнать.

— А-а-а! Это моё дело! Стар отец по Сибири ездить. Да и дядька Павел уже не молод. Так и что? Решил вложиться?

— Решить-то решил, да сейчас о другом подумал. Я тут с голландцами завязался… С Рутсом… Железо у него покупаю.

— Что в замен даёшь.

— Думаю, икру у армян взять.

— А-а-а! Отец сказывал! — вспомнил Семён. — Ты, вроде бы на половину перс⁈ Князь?

— Так и есть!

— У армян икра дурная. Много плохой. И паюсная дурная. Воры они!

Семён говорил об армянах с плохо скрываемым негодованием и раздражением.

— Ничто! То наше дело. У меня там отец с братом. Хотел воспользоваться вашим подворьем на реке. Приглашал Надея Андреевич.

— Да, как же? Ежели отберут имущество? Так и это всё отберут, — Семён обвёл хоромы глазами.

— Мы ещё год назад подписали договор аренды. Ажно на целых пять лет.

— Как так? — удивился Семён. — Не сказывал отец о том!

— Вот бумага о намерениях, — я достал «договор». — Они не могут нарушить мои права. А Надея Андреевич не говорил, так как я только сейчас деньги принёс и только этим летом сюда грузы придут.

— Деньги⁈ Сколько денег? Покажи бумагу!

Я отдал «смастряченный» мной договор «намерений».

— Руку отца знаешь?

— Да, какая там у него рука? — отмахнулся Семён. — Кое-как имя писал.

О том и жаловался Морозову Надея в моём присутствии, что, мол, писать толком так и не научился. Сказал, и вывел бамбуковой палочкой у меня на бумаге свои имя и фамилию. Очень ему понравилось, как я ею чертил его графический портрет. Тогда я портрет ему не так и не отдал, пообещав с него написать красками. Написал и получил за портрет триста рублей.

— Да, это его рука, — сказал Семён, внимательно рассмотрев подписи. — Сто рублей? Немалые деньги! Тут написано «с правом выкупа, коли возникнет желание». Что это он? Или знал что?

— Не думаю. Хотя, Михаил Фёдорович был уже плох. Сие в июне было. Как раз я из Астрахани вернулся. Может что уже и подозревал. А может разговор с царём был?

— Был отец у Михаила Фёдоровича в мае. Да! В Коломенское ездил! Приглашал его государь. Может и говорили. То-то ведь, сразу после смерти его отца Алексея Михайловича, как подменили. Сразу после венчания на царство и ополчился. Из приказа вывел. Счетоводов прислал.

Помнил я этот момент. Обсуждали при мне результаты ревизии Морозов и Алексей Михайлович. Многого в сибирской казне, которой заведовал Невея Светешников, не досчитались пушной и иной рухляди. А ведь это я научил царевича быстро считать и как правильно учёт материальным ценностям вести.

— Ты за год деньги принёс или за все пять лет?

— Пока за год?

— Я теперь собираю деньги на выплату долга. Может, на пять лет возьмёшь?

— Может и возьму. Давай осмотрим гостиное подворье? — спросил я. — Там естьпристань?

— Есть! Как без неё⁈ В таком подворье пристань главное. Амбары есть у многих гостей, а пристань не у всех. Там наши струги стоят пустыми. Не ушли сейчас в Астрахань. Дядька Павел где-то пропал.

— С деньгами? — спросил удивлённо я.

— Как можно⁈ — возмутился Семён. — Деньги у меня. Но что тех денег-то? Кот наплакал. В долг хотели икру брать, да кто же теперь даст? А голландцам отдавать что-то надо. Боюсь с челобитной к царю пойдут. За товар-то батька не сможет расплатиться. Знают все о нашем позоре.

— Много у тебя не хватает?

— На основной долг собрал. В основном товаром: шкуры, соль, поташ. Всего на сумму шесть тысяч семьсот рублей. Но, сказывают, там ещё в казне не хватает, а сколько, я не знаю.

— Вези в Москву, сколько есть, а там скажут, ежели мало.

— Не нужны в Москве мои деньги. Так Никитников говорил.

— Слушай ты его больше. Езжай в Москву, говорю. Под лежачий камень вода не течёт.

— Боязно, — проговорил Семён, начиная дрожать всем телом.

— Езжай, говорю, если жизнь отца дорога. Совсем плох он. Его уже больше месяца палками бьют.

Семён закрыл лицо руками. Потом резко отдёрнул их.