Массовая культура - Богомил Райнов

Поэт В. Д. Снодгрейс, в 1960 году получивший премию Пулитцера, в своем стихотворении «Моей дочери» развивает тему трагедии человека, вопреки своему желанию ставшего захватчиком. И позорная война США в Корее неожиданно предстает перед читателем в новом облике, так непохожем на парадный блеск официальных версий:

Дитя моей зимы, рожденноев мгновенье, когда остывают тела солдат,павших в глубокие рвы Азии,чей снег они пачкают.В мгновенье, когда меня мучаетмоя любовь, которую я не могу обуздать,страх, от которого цепенеет моя душа.Одинокий в просторах холодной войны,затерявшийся,я не могут вернутьмир моей душе  .  .  .  .  .  .

Рендел Джерал (р. 1914), в войну бывший летчиком, в своей поэзии отражает смерть и разрушения, с отвращением рисует картины жестокости и насилия. Его небольшое стихотворение «Смерть стрелка самолета» — своеобразная эпитафия человеку, бывшему слепым орудием в руках государства, осознавшему, что он лишь пушечное мясо в этой войне:

Из сна моей матери я упал в государствои свернулся клубком в его чреве до поры,пока моя влажная кожа не оледенела.В шести милях от земли,освобожденный от своей мечты о жизни,я проснулся от звуков зловещейпротивовоздушной стрельбыи истребителей кошмара.Когда я умер,струя воды из шлангаочистила кабину самолета от меня.

Алан Гинсбург (р. 1926), который (наряду с Джеком Керуаком) является наиболее известным представителем поэзии «битников», тоже прожил нелегкую жизнь: сменил не одну профессию, перенес множество испытаний, сидел в тюрьме, был наркоманом, привлекался к суду за свою поэму «Рев» (1956). Прокурор во время судебного заседания так представил это произведение слушателям — разумеется, в меру своих прокурорских способностей:

«В первой части поэт старается создать нечто вроде атмосферы кошмара, в которой самые добрые духи его поколения бродят, как осужденные души. Во второй части тональность поэмы меняется, автор подвергает критике такие стороны жизни современного общества, как практицизм, конформизм и механизация, способствующие росту военной угрозы. В третьей части автор обращается к своему другу, действительному или воображаемому… который сошел с ума и лежит в психиатрической больнице. Его судьба, по мысли поэта, является иллюстрацией судьбы современного человека…»

Если Гинсбург иронизирует над надоевшими доводами милитаристской демагогии, то Кеннет Рексрот (р. 1905) откровенно, как бы выразился упоминавшийся американский прокурор, «подвергает критике милитаризм»:

В Америке сегоднякаждый глубокий опыт считаетсяболезненным состоянием,настоящей серьезной болезнью..  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .Такова картина нации,ставшей сверхбезумной,ставшей жертвой умопомрачения,взаимного человекоубийства.Значит, верно, что ее таинствостало атомной бомбой  .  .  .  .  .Пламенеющей гриб облакакак раз и есть мистическое видение,которого могли бы ожидатьдиректораиндустрии Дюпонаи их рабы, физики.

Томас Мертон (р. 1915), сын дипломата, получивший образование в Кембридже, в 1941 году становится монахом-траппистом. Но он не забывает о мире за стенами монастыря, и часто в его поэзии появляются апокалипсические видения будущей гибели. Но это не гибель, которую американцы пророчат своим врагам. Это гибель самой Америки. Подобный мотив отражен в стихотворении «На развалинах Нью-Йорка»:

О, как спокойно стало после черной ночи,когда огни пламени, появившиеся из-за облаков,обуглили твои гнилые зубы,а молнии пронзили черные чирья Гарлемаи Бронкса  .  .  .  .  .  .Что стало с твоей плотью, живой и мертвой?Где блеск твоих бесстыдных листков?О, они там, где твои детивечером твоего последнего воскресеньястреляли друг в друга в тени Парамаунта.Пепелища на месте разрушенных небоскребови спирали дыма еще клубятся,окутывая мраком твое погребенье;они пишут на раскаленных углях твою эпитафию:«Это был город,одевавшийся в банкноты  .  .  .  .  .  .У него не было сердца, как у такси  .  .  .  .  .  .Сейчас он мертвв ужасах внезапного созерцания —он утонул в водахсвоего собственного отравленного колодца.

Стремление к разоблачению насилия и милитаризма характерно не только для значительной части американских поэтов, но и для ряда прозаиков. Таковы, в частности, романы Джеймса Джонса, в которых описывается мрачная атмосфера американской военной казармы. По известному роману Джонса «Пока мужчины не перевелись» (1951) был создан одноименный фильм, одно из первых реалистических произведений, появившихся после рекламно-демагогической послевоенной продукции Голливуда.

Острокритичен и роман Гора Видала «Ураган». Исполнена протеста проза Нормана Мейлера, по мнению которого современный американский мир — это «дорогой маленький мир тоталитаризма, деликатно именуемый веком конформизма». В своем антивоенном романе «Голые и мертвые», получившем широкую известность, Мейлер раскрывает нам механизм насилия, его эффект. «Нормальным переживанием человека двадцатого века является страх», — говорит один из героев романа. Верно, что в ряде суждений Мейлер приближается к позициям нигилизма, но это не влияет на реалистичность изображения и правдивый анализ современного американского общества. Заслуга автора состоит в том, что он разоблачает насилие как в его грубых милитаристских, так и в значительно более коварных формах духовного принуждения. В произведении «Варварская история» Мейлер изображает действия агентов ФБР, способных «творить чудеса» — ну, скажем, вырвать «признание» такого рода: «Признаю, что я являюсь большевиком, коммунистом, безбожником, что я против церкви и частной инициативы. Я — за убийство президента США и членов конгресса, за разрушение реакционного Юга, за употребление яда, за бунт цветных, против Уолл-стрита…»

Но, как уже отмечалось, в наши задачи не входит анализ литературы критического реализма на Западе, и наша тема связана не столько с талантливыми художественными произведениями, сколько с продукцией «со второй полки».

Перевод З. Карцевой

ТОРГОВЦЫ СТРАХОМ

Принято считать, что публика жаждет «красивой иллюзии», поскольку именно красота является острым дефицитом в будничной жизни. Подобной точкой зрения руководствуются и кинофабриканты эвазионизма, производящие свои стандартные миражи счастья, призванные компенсировать у миллионов людей нехватку реального счастья или хотя бы прозаического житейского благополучия.

Однако обширная продукция детективного жанра достаточно ясно свидетельствует о том, что вопрос о требованиях публики или, грубо говоря, о нуждах рынка совсем не так прост. Действительно, часто роман преступления, по существу, представляет собой историю со счастливым концом, хотя и наступающим лишь после мрачных эпизодов и тяжелых испытаний. Но мы видим, что существует достаточно много произведений, завершающихся не избавлением, а катастрофой, что тем не менее не отражается катастрофически на их коммерческом успехе.

Следовательно, выходит, что существуют лица, готовые выдержать потрясения множества кровавых перипетий на протяжении целого романа или фильма, даже не получая в качестве награды за свой стоицизм облегчения в виде счастливого эпилога. Более того. Оказывается, есть люди, готовые платить из собственного кармана за каждую новую порцию кошмаров, предложенную им виртуозами ужаса Джеймсом Хедли Чейзом или Альфредом Хичкоком.

Явление это кажется трудно объяснимым, но оно хорошо известно. И именно оно и кормит торговцев страхом. Но прежде, чем попытаться объяснить это явление, следовало бы кратко остановиться на продукции ужаса, которая хотя и основывается на тематике насилия, но существенно отличается от детективного жанра.

«Самое древнее и самое сильное чувство, ощущаемое человеческим существом, — страх. И самая могучая форма страха — это страх перед Неведомым. Не многие психологи оспаривают эту истину и оправдывают существование рассказа ужаса, ставя его наравне со всеми другими литературными жанрами».

Так начинается монография «Ужас и сверхъестественное в литературе» американца Говарда Филиппа Лавкрафта[149], который известен не только как теоретик, но и как практик жанра. Поистине внушительное начало, особенно если принять во внимание, что в трех фразах этой цитаты, по нашему мнению, по меньшей мере шесть утверждений лживы.