Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

она молчала и только дышала часто и отрывисто, постоянно облизывая сохнущие, растрескавшиеся губы.

На десятый или одиннадцатый, не помню, день вечером она лежала пластом, не шевелилась, дыханья почти не было, пульс едва-едва бился. Доктор прописал мускус и сказал, что зайдет рано утром.

— А вы, — сказал он, — поддерживайте теплоту в ногах и в руках и приготовьте бутылочку шампанского, только иностранного.

Мы молча сидели с Нерокомским и тупо, томительно ждали.

Помню, в этот вечер горничная вошла и позвала меня.

— Какая-то барышня вас спрашивает, — сказала она шепотом. — Оне в вашей комнате.

LXII

Я пошел к себе, оставив Нерокомского подле больной.

У меня в номере на диване сидела Геся. Я не вдруг узнал ее в темноте вечера. Лампа была завернута и тускло освещала предметы.

— Что? — спросила она, — не узнал?.. Забыл свою матримониальную супругу?..

— Что вам нужно?! — спросил я. — Говорите скорей, мне положительно некогда.

— А!.. Тебе некогда?.. А ничего же мне не нужно!.. Я пришла только по поручению отца. Он послал меня спросить, что же ты будешь у него или нет?.. Он тебя ждал в прошлый четверг… долго ждал… целый вечер ждал… И это же не по-джентльменски… обещаться, просить быть дома и не прийти.

— Скажи твоему отцу, что никогда, никогда к нему больше не приду… слышишь! Ни к нему… и ни к кому из вас… бессердечных бесчеловечников!!

— Как!.. — вскочила она со стула. — За что же это?.. За то, что мы заботились о твоем просвещении?.. Старались сделать из тебя разумного?..

— Не надо мне ваших забот и вашего разума, — вскричал я. — Не нуждаюсь в них и одного желаю, чтобы вы все, весь ваш жидовский кагал оставил меня в покое… сделайте милость! Пожалуйста!.. — И я обеими руками показал ей на дверь, приглашая ее уйти.

Она страшно побледнела, быстро вскочила со стула, подбежала к двери и, распахнув ее, закричала:

— Дурак! Дурак и дурак!.. Оставайся же как был… дураком помещиком!! Мы и без тебя найдем дорогу куда нам нужно…

Последние слова она очевидно выронила в бестактной злобе, но я поднял их и припрятал.

«А! — подумал я. — Презренная сволочь!.. Так я, значит, был нужен тебе… погоди же… я таки проникну в твою каббалу поганую!»

И, выпив залпом стакан воды, я опять скорее пошел к Жени.

LXIII

Я увидал, что Нерокомский стоит, наклонясь над ней, и как только я вошел, он погрозил мне.

Сердце во мне вдруг упало, и вся моя злоба на жидовский кагал сразу отлетела от меня.

«Что же?.. Неужели отходит?!» — подумал я и быстро, на цыпочках, подошел к кровати.

Нерокомский схватил меня за руку, отвел в сторону и, с трудом дыша, с робостью проговорил:

— Кризис! — И перекрестился.

— Почему ты думаешь? — спросил я.

Он подвел меня к ней.

Она тихо, чуть слышно стонала, но дышала ровно, глубоко, и на всем лице ее выступил сильный пот.

— Видишь, видишь?.. — допрашивал он.

Но мне не верилось.

Я опустился на стул и ждал, что все это временное возбуждение после мускуса и шампанского сейчас же кончится, она снова побледнеет и перестанет дышать.

Мы молча сидели несколько минут, целых полчаса, он несколько раз порывался заговорить со мной, но, очевидно, боялся разбудить ее. Почти всю ночь мы провели у ее постели, не отходя ни на шаг. Рано утром приехал доктор, и по его лицу я уверовал, что опасность миновала.

— Вот что только, — сказал он мне уже в коридоре. — Может произойти опять рецидив… Эти горячки неимоверно склонны возвращаться… Главное теперь — поддержать ее силы. — И он еще раз передал мне, как и чем поддерживать и восстанавливать эти силы.

Но рецидива с ней не было, по крайней мере вскоре. И с этого самого дня она начала быстро поправляться.

Следуя указанию доктора, я ничем не напоминал ее последнее прошлое, катастрофу, которая довела ее до самоубийства. Порой она как будто вспоминала что-то, но это что-то, очевидно, представлялось ей до того страшным, что она сама гнала его скорее из своей ослабевшей и плохо работавшей головы. Инстинкт жизни делал свое дело.

Я заметил, что она с удовольствием мечтает о возвращении домой, вспоминает свое детство, мать и отца, но, очевидно, все это чувство было еще слабо, болезненно… Все ощущения и самая мысль трудно складывались.

LXIV

Так прошла целая неделя или дней десять. Она уже начала вставать с постели. Раз, утром, я нашел ее в слезах.

— Что с тобой, Жени?! — вскричал я. — Мы уже дня три говорили друг другу «ты». — Зачем эти слезы?.. Тебе теперь не нужно волноваться.

— Я вспомнила, — сказала она и заплакала. — Я вспомнила… как он был добр…

— Кто он, Жени?

— Он… Виктор… Как он боялся умереть, потому только, чтобы не огорчить меня… Он только одного искал и одним жил… чтобы добыть людям счастье. — И она еще сильнее заплакала.

— Жени! Жени! Живи для того же самого, для чего он жил… хоть я не знал его, но я верю… Я хочу верить, что он был достоин, вполне достоин твоей любви… Будь тверда… Каждый из нас должен надеяться на лучшее… В семье твоей ты найдешь ту любовь, которой недостает людям для их правильной, нормальной жизни.

Она повертела головой и, не отнимая платка от глаз, прошептала:

— Это нельзя… Невозможно… Эта любовь, семейная любовь — эгоизм.

— Жени, ведь нельзя так жить… без любви, без надежды…

Она пожала плечами и прошептала:

— Другой жизни нет.

— Как нет?.. Нет жизни без любви… Без любви — мертвечина!.. Только одна любовь освещает и согревает… Припомни Бурдильена:

 Но нет любви — и гаснет жизнь,

 И дни плывут, как дым…

Это вы, «граждане», совсем напрасно делите любовь на эгоистическую и альтруистическую… Всякая любовь эгоистична… Всякий человек любит потому, что это ему нравится, приятно… И чем больше человек любит, чем он добрее, тем больше любят его и другие… Тем больше он может сделать добра и себе, и людям… Это верно… это истина…

Она ничего не ответила, отерла глаза и долго, пристально смотрела на меня, затем протянула мне свою горячую руку, и я подал ей свою.

— Ты добрый! — сказала. — Ты мой искрений, любящий друг?.. Да?. Ты любишь меня?..

— Люблю как доброго, дорогого друга.

— И я попробую, постараюсь полюбить тебя так же. — И мы сидели довольно долго молча. Несколько раз я старался освободить мою руку из ее