Пристрастные рассказы - Лиля Брик

Я уже очень отдохнула. Нервы отошли и даже подобрела.

Ты пишешь мне изумительно интересные письма! Пиши почаще и побольше.

Я тебе обожаю и целую.

Как Женя загорела? Если не лень пусть напишет нам.

Еще еще еще целую

Вася получил из Киева 230р. и 4-ю книгу «Радянська лiтература» с напечатанной в ней статьей «Двi зустрiчi Маяковського з Бальмонтом».

О. М. Брику в Сочи (Москва 26 июня 1941)

Осеньш! Любимый родной мой единственный!

Получила твое письмо от двадцатого. Письмоносица отдала его мне, когда я, третьего дня, дежурила на нашем дворе, у нашего подъезда от 3–6 ч. дня. Сегодня я дежурю от 2–6 ч., а Вася в домоуправлении от 10 до 2 ч. ночи.

Поставили у себя радио от Моск. сети и не выключаем его. Все сигналы и инструкции передают по Моск. сети. 24-го провели воздушную тревогу в бомбоубежище нашего дома: оно устроено в котельной. Никто не испугался, все были очень спокойны — и старики, и дети, хотя все решительно были убеждены, что налет настоящий. Не было ни паники, ни толкотни. Мы отдали проверить наши противогазы.

Каждый вечер к нам приходит Жемчужный, заходят Лева, Коля. Звонил тебе Шкловский из студии — ты там очень нужен. Тебя включили в список работников «Окон Роста». Литературной частью «Окон» ведает Кирсанов, художественной — Денисовский.

Вася пошел сейчас в «30 дней» — звонили оттуда с просьбой смонтировать разворот Маяковского.

Вчера приходили Фиалка с Валей. Валя — прощаться.

Я ужасно люблю тебя, мое солнышко.

В магазинах сейчас никаких очередей. Всё решительно можно купить.

Крепко целую Женичку.

Целую твои лапки.

О. М. Брику (начало письма утеряно, не позднее 1943)

…Сегодня были у Леонидовых, выпили за ваше здоровье.

Убиты Смеляков и Коган (помните? ученик Сельвинского). Слуцкий был легко ранен и вернулся на фронт. Кульчицкий[158] окончил военную школу, он лейтенант и на днях отправляется на фронт, в гвардейскую часть. Он очень изменился, стал похож на свои солдатские сапоги, очень возмужал. Стихов у него очень мало, есть заготовки. Но это, пожалуй, лучше и Коли, и Семы.

Приезжайте скорее!!

В воскресенье уберу твою комнату. Столовая, Васина и моя в относительном порядке. Только все ковры розданы. Не хочется отнимать посреди зимы!

Э. Триоле и Л. Арагону в Париж (Москва, 11 июня 1945)

Элик мой, Арагошенька, родные любимые!

22-го февраля в 4 часа дня Ося позвонил по телефону, что идет домой обедать и не дошел. Он умер мгновенно от паралича сердца на нашей лестнице на площадке 2-го этажа. Совсем недавно Осю смотрел врач (у него была крапивная лихорадка) и не нашел ничего угрожающего. Он был молодой, веселый, жизнерадостный.

Для меня это не то что умер человек любимый близкий, когда бывает тяжело непереносимо, а просто — вместе с Осей умерла и я.

Если б вы оба знали, как вы мне нужны сейчас — сию минуту…

Не знаю, хватит ли сил дождаться вас. Гоню от себя эту мысль, из-за тебя, Женички, Васи, но она меня неотступно преследует.

Женя сейчас живет на даче с сестрами. Надеюсь, она там хоть немножко поправится — уж очень она исхудала.

9-го получила ваши книги — пока только ненадписанные.

Aurelien и La Diane Francaise я уже читала. Арагоша конечно гениален. Спасибо, что помянул меня добрым словом в Cantique à Elsa.[159]

На твои книги гляжу не нагляжусь и не наудивляюсь. Читаю, нравятся очень. Когда прочту, напишу подробно. Читаю и как будто разговариваю с вами.

Твое большое письмо перечитываю каждый день и всё плачу над ним. Шесть страничек! А сколько дней и месяцев в каждой строчке — сколько пережито! И всё без меня! Как страшно, что Арагоша прихварывает! А ты? Пришлите непременно ваши фотографии.

Я очень постарела после Осиной смерти. Появились те самые морщины, «от которых с души воротит».

Все, о ком ты спрашиваешь, живы. Только Петя Незнамов умер в плену. А с Витей я почти не здороваюсь.

Почему ты не пишешь понравилась ли тебе Васина книга?

Господи, когда же вы приедете!

Не прошу слать мне что-нибудь, оттого что не знаю есть ли у вас деньги и сколько стоят вещи. Но всё твое впору и мне и Жене, а всё Арагошино — Васе.

Срок (15 лет) моего права на Володино литературное наследство — истёк.

Напиши мне о вашем быте — ты совсем не написала мне об этом. Если захочешь прислать подарочек, то Васе — зажигалку и галстук, а мне и Жене — духи (мне Jicky) и губн. карандаши.

Все друзья и знакомые кланяются вам и целуют. Полина Юрьевна (Осина мама) просила крепко крепко поцеловать тебя.

Очень трудно писать, Элинька, родненькая, золотая моя, любимая.

Обнимаю тебя и целую целую целую без конца. Обцелуй за меня Арагошеньку, погладь его по седой головушке.

Э. Триоле, Л. Арагону в Париж (Москва, 24 июня 1945)

Любимые мои Элинка, Арагоша, зачитала ваши письма до дыр и окунулась в вашу жизнь. Думаю неотступно о вас и о том как радовался бы Осик вашим книгам и письмам. Книгам, которые для меня — письма.

Ося очень любил вас обоих и беспокоился за вас все эти годы, когда мы ничего не знали о вас.

Арагошины стихи и проза величественно хороши. Я другого такого поэта не знаю, кроме, конечно, Володи.

А над твоими книгами, мой Элик, я плачу, плачу, плачу… Как будто себя читаю, как будто это я написала. Мои мысли, мои чувства, малейшие ощущения. Кроме того, что написано — читаю между строк, и как будто с тобой разговариваю — спрашиваю тебя и ты мне отвечаешь. Никто так не может понять и почувствовать твои книги, как я. Мог еще — Осик. 40-летняя близость! 40 лет!

Очень хороши твои книги. Мне тяжело читать их и вместе с тем после них становится легче, как после того, когда поговоришь о своем горе, хоть и Je n'ai besoin de personne pour me souvenir…[160]

Я очень много плачу — на улице, в метро и почти всегда по утрам. У меня нет ни одного воспоминания — без Оси. До него ничего не было. Оказалось, что с ним у меня связано решительно все, каждая мелочь. Впрочем, не оказалось, а я и всегда это знала и говорила ему об этом каждый день: Стоит жить оттого, что ты есть на свете. — А теперь как же мне быть?

Лето у нас холодное, но Москва наводнена мороженым и цветами.

Цветов я покупаю массу. Они стоят в столовой около фотографии, на которой Осик снят вместе с Володей в 1923 году. Оба совсем молодые. В моей комнате — около головы, которую я леплю. В Осиной комнате.