Трудно отпустить - Кристи Бромберг

может, вообще на всех играх побывает. Все необходимые приготовления уже сделаны. Ты сама видела, да и доктора их одобрили.

– Очень любезно с твоей стороны, но…

– Можешь не приходить, если не хочешь, но Джон будет там, даже если мне придется поставить весь мир на уши. У меня есть средства, так что я сделаю все, чтобы это случилось.

– Но его здоровье. Ты не понимаешь…

– Понимаю. Понимаю, что ты хочешь оберегать его до самой смерти, но такую жизнь и жизнью-то не назовешь.

– Не смей так разговаривать…

– Мы мечтали об этом с самого детства. Когда были подростками, сбегали по ночам и пробирались на арену, чтобы покататься. Мы смеялись и пили пиво, которое украли из холодильника, что отец поставил в гараже. Мечтали о том, как Джон будет сражаться за Кубок Стэнли.

– Но он не играет.

– Нет, играет, – кричу я, когда эмоции пересиливают здравый смысл и уважение, которое я испытываю к матери. – Мы – одно целое. Разве ты не видишь? Я его ноги, потому что он не может ходить. Его рот, потому что он не может говорить. Его сердце, черт возьми, которое все еще бьется. Так не пытайся остановить его, просто потому что боишься микробов. Позволь ему жить. Позволь ему прийти и увидеть то, о чем он когда-то мечтал, и то, что я пообещал воплотить в жизнь ради него.

– Ну что ж, – говорит она самым чопорным тоном. Я расстроил ее. – Мне придется поговорить об этом с твоим отцом.

– Не смей лишать этого Джона. – Когда она не отвечает, я продолжаю: – Бригада медиков прибудет в девять, чтобы осмотреть его и подготовить к безопасной транспортировке. – Это больше, чем нужно, но я знаю, что если сделаю это, мама не сможет отказаться. – В кассе для вас отложили три билета.

Но, когда я отключаюсь и бросаю телефон на кровать, мне понятно – появления отца ждать не стоит.

Глава 66. Деккер

– Прости. Я только вошла. Не хотела подслушивать.

Хантер поворачивается ко мне, стоящей в дверях его спальни, и на его лице появляется вполне оправданная печаль, которая причиняет мне боль.

– Это обычное дело, – бормочет он, а после переплетает пальцы на затылке и громко выдыхает: – Не волнуйся об этом.

– Но я волнуюсь.

– Я уже привык к такому, – качает он головой и выдавливает улыбку, за которой, я знаю, пытается скрыть боль. – Мы все еще собираемся заказать что-нибудь поесть?

– Если хочешь. – Хлопаю по заднему карману, в котором, как я думала, лежит телефон.

– Воспользуйся моим, – предлагает Хантер, указывая на кровать.

Когда я снимаю блокировку, мне требуется некоторое время, чтобы поверить в то, что я вижу. В верхней части экрана написано «Отец», но сообщения просто не могли быть от его отца.

На неподвижном экране перед моими глазами слово за словом изливается негатив. Злобный комментарий за комментарием.

– Декк? Что такое? – спрашивает Хантер, но я испытываю такое отвращение к увиденному, что только смотрю на него и протягиваю телефон.

– Я не хотела. Вкладка была открыта, – бормочу я. – Какого черта?

Со вздохом смирения и поражения он берет телефон и бросает его туда, откуда я его и взяла.

– Для моего отца я никогда не буду достаточно хорош, – только и говорит Хантер. Его слова наполнены болью и разрывают мне сердце.

– Ты же играешь в НХЛ, Хантер. Ты капитан, который установил несколько рекордов, и…

– И я не Джон.

Мы встречаемся взглядами, через которые обмениваемся многим. Эмоциями, которые, я думаю, он боится продемонстрировать во всеуслышание.

– Так происходит после каждой игры?

Он кивает:

– Мне плевать. Они меня не задевают.

Должно быть, это самая большая ложь, которую я когда-либо слышала: как он может играть на пике своих возможностей, а отец, человек, чьего одобрения он, скорее всего, ищет, не поддерживать этого?

– Ты никогда ему не отвечаешь. От тебя ни одного сообщения. По крайней мере, в той части переписки, что я видела.

– Однажды я ответил. Это не принесло мне удовлетворения, на которое я рассчитывал, так что я перестал.

Ненавижу это. Ненавижу, что это происходит ночью перед его отъездом на первый матч финала. Ненавижу, что такое вообще происходит в его жизни, потому что Хантер заслуживает лучшего… намного лучшего.

– Почему ты не заблокируешь его? – спрашиваю я, хотя знаю, что все гораздо сложнее. Через родителей он узнает новости о Джоне. Если разорвет с ними связь, то лишится половины себя. Это, мягко говоря, сложно, но еще тяжелее слушать, каким твердым тоном он говорит об этом, когда сообщения отца разрушают его изнутри.

– Ты бы не поняла, – усмехается Хантер.

– Давай проверим.

Хоть Хантер и качает головой, я знаю, что он расскажет мне.

– Если часто делаешь что-то, это может стать привычкой.

– Ага, – отзываюсь я, но не догадываюсь, как это может вылиться во что-то полезное для него.

– Его сообщения стали для меня чем-то подобным. После того как матч закончен, я захожу в раздевалку и проверяю сообщения, а уже потом занимаюсь всем остальным.

– Но его комментарии жестоки. Прошлым вечером ты участвовал в невероятной игре, а он написал такое? – повышаю я голос, когда осознаю, как за это время могло пострадать ментальное здоровье Хантера. – У меня от одной мысли об этом кровь в венах закипает.

– Но он смотрит. – Что-то в том, как Хантер произносит это, не позволяет следующему моему комментарию сорваться с языка. Печаль, смешанная с решимостью, но в то же время и нечто большее. – Это ненормально, запутано и имеет смысл только для меня одного, но по крайней мере, эти сообщения показывают, что он следит за мной. Да, это мелочь. – Голос Хантера обрывается, и он делает паузу, во время которой еще одна часть меня умирает. – Но она показывает мне, что он все еще смотрит.

Всего лишь маленький кусочек.

Вот и все, что Хантер хочет от своего отца. Кусочек любви, похвалы, внимания… хоть что-то от того, кто все еще зациклен на жизни, которая никогда не станет прежней.

Ненавижу видеть его таким. Ненавижу, что он согласен получать намного меньше того, чего действительно достоин.

Я затягиваю волосы в хвост и стараюсь проследить за логикой Хантера, но, господи, насколько же это неправильно.

– Он смотрит игры с тобой, но в то же время разрушает тебя. Смотрит, чтобы увидеть, дотянулся ли ты до своего брата, который не играл вот уже пятнадцать лет. – Я не в силах усмирить гнев, что съедает меня изнутри, поэтому встаю с кровати и начинаю расхаживать по