Леди Малфой - Rishanna

— Я уже ухожу, дамы, премного благодарен за столь приятное общество, — уверена, он это не обо мне говорил, — но дела не ждут! Угнетающая у нас в стране обстановка сейчас, весьма угнетающая, посему позвольте откланяться, кое-где требуется моё присутствие… — Риддл и вправду церемонно поклонился и ушел творить свои зверские расправы над провинившимися и просто неугодными. Я еще раз подумала, что не входить в число его противников — удача, цены которой не сложить. Он эффектно исчез у выхода, не шагнув и за порог. Показываться в своём истинном обличии в его планы не входило. Мы не услышали даже хлопка аппарации, вот для кого и всякие там карантины, и глупые барьеры — пустой звук. Темный Лорд только набирал силу, но уже тогда, такой, он был непобедим.

Кисси, плохо соображающая от неуёмной радости, была послана собрать пьянствующих Малфоев и доставить их в дом, ко мне. И хоть душещипательного прощания удалось избежать, аналогичную встречу я проигнорировать, разумеется, не смогла. Люциус зашел, но не остановился посреди комнаты, изменив своей привычке, а на ходу скинул одежду, обувь и лег рядом, прижавшись ко мне всем телом. По его лицу скатилась скупая мужская слеза, он дышал мне в затылок и был счастлив тем, что живет в этот самом моменте, и что живет не один, а со мной. Заслуживали ли мы счастье? Думаю, да. Но только не общепринятого и всем заметного, а своего собственного, сокровенного, выстраданного. На двоих. И плевать мне было на весь мир, его проблемы и свои деяния, просто хотелось вот так согреваться в объятиях мужа целую вечность…

Я не заметила, как вошел Драко и сел в кресло, в котором еще недавно сидел Лорд и рассуждал о своем поступке, явно считая его лишенным здравого смысла. Муж заснул, обхватив меня руками, но я смотрела на парня, ничуть не стесняясь того, что чуть ли не укрыта телом его отца. Храпящим телом, кстати. Мы улыбались, но Драко еще и сердился, отчего его брови хмурились. Странное дело, но в тот миг страстно захотелось, чтобы дети походили на своего отца и брата, чтоб уж если семья, то настоящая, единая во всем.

— Ты должна была нас позвать… — сказал он мне одними губами, не желая будить Люциуса.

— Прости…

— На тебе метка?

— Да.

— Мне жаль, правда.

— Ты что! — мой голос взлетел ввысь и муж прижал меня к себе посильнее. Уже тише я добавила: — Это, это… прекрасно! Она такая ласковая, она живет!

— Кто?!

— Змейка!

Драко откинул голову на самую спинку кресла, потянулся и посмотрел в распахнутое окно на чистое звездное небо, чарующее своей безмятежностью.

— Пусть будет прекрасно, Гермиона, пусть будет… — шелест его тихого голоса слился с шелестом листвы, и слова вышли настолько неслышными, что я предпочла сделать вид, точно и не услышала ничего, ведь я была уже не согласна с ним, абсолютно не согласна! В парне, наряду с полным подчинением семье, Темному Лорду и своей природе, имелось какое-то необъяснимое второе дно, мешающее ему жить легко и сладко. И я приложу массу усилий, чтобы искоренить в нем эту вторую мораль, я не дам ей созреть, и тем самым не дам другу мучиться от угрызений совести и мерзких, тошнотворных сомнений! А я знаю, что они именно такие, отлично знаю…

Под утро у меня начались преждевременные схватки. Боль вновь вернулась, но стала иной — долгожданной. Малфой-мэнор переполнился лекарями и тишиной. Кроме врачей и меня никто не шумел, не кричал, не говорил. Здоровье не успело вернуться с полной силой, и страх возвратиться к тому, с чего все началось — к отчаянию, не покидал. Малфои заперлись в кабинете Драко и затаились в мучительном ожидании. К моему ужасу перерывы между схватками не становились короче, дети вертелись постоянно, мешая зафиксировать их положение, ко мне вовсю применялась магия, уже не такая смертоносная, но все равно ощутимо бьющая по организму. Я кричала и била кулаками по постели, не зная, что еще можно сделать, чтоб хоть как-то совладать со своим телом и помочь сыновьям. Мысленно я убеждала себя, что буду сильнее, что смогу, что все будет хорошо, но с каждой минутой уверенность испарялась, словно роса под лучами солнца. Мои муки длились около семнадцати часов, и я сто раз пожалела, что не умерла раньше. Какие только проклятия не сыпались в адрес мужа, как только не поносилось имя Лорда, позволившего такому произойти! Страшно вспомнить. Я исцарапала себе ладони и лицо, искусала в кровь губы, потеряла море крови, но родила. На руках у медсестры заплакал только один малыш, но живы были оба.

Люциус поднес ко мне детей, бледных, маленьких, сморщенных, выстраданных, моих, а я ничего не почувствовала. Ничего. Будто звоночек из будущего так тихо прозвенел у меня в голове, ненавязчиво намекая — не всё так просто, не всё…

Долгие мучения все же притупили боль, а долгие надежды ослабили радость, если вообще не растоптали. Вот так, вот такая я мама.

— Они прекрасны… — умильно шептал муж, чем раздражал меня неимоверно. Не видела я в них ничего прекрасного, абсолютно. Внезапно сердце все же обрадовалась, но лишь тому, что младенцы, которым всего-то от роду час, походили на своего отца, как две капли воды. Белые волосики уже не были просто пушком, а глаза выглядели не просто серыми, а почти белыми, границу в них можно было разглядеть лишь благодаря тонкой и более-менее темной кайме радужки. Ничего от меня, ничего. Еще и внимательно так смотрели, даже взгляд их мне показался таким же пронизывающим и недобрым, как и у мужа…

«Может, если бы времени с ними больше провела, может, если бы подержала…» — успокаивала я себя. Но руки не поднимались, я была опустошена и духовно и физически. Если бы все то, что я ощущала в ту самую минуту, было бы чьей-то местью, её можно было бы смело назвать удивительно извращенной, не хуже, чем моя, свершенная руками Перси.

Так тяжело, как рождались мои старшие дети, ведьмы не рожают. Свою роль сыграла беснующаяся магия, содранное Невиллом кольцо, многие ужасы и беды, о которых я прознала, да и участвовала в них лично, будучи насносях, бездна гложущих сомнений и моя нечистокровность, ненависть к которой просыпалась во мне с каждым прожитым днем. Дети были со мной все это страшное время, они знали обо мне не меньше чем я сама, и к своему стыду новоявленная мать смотрела на них с опаской, к тому же еще и гадая — кто же из этих двоих станет тем холодным и цепким ребенком из кошмара, посланного Нарциссой? И что случится с тем, который лучше, по словам того, который хуже? И как я смогу различить подобную грань? И нужно ли различать?

То были не мысли любящей мамы, то не были мысли даже просто хорошего человека, и я с каким-то безумным наслаждением осознала, что не являюсь хорошей. А раз так, значит, нет надобности поступать, как велит несуществующий, но когда-то мной честно соблюдаемый кодекс «хороших» волшебниц, «настоящих» друзей, и «истинных» гриффиндорцев. И терзаться по этому поводу тоже нет причин. Гермиона Малфой себя оправдала точно так же, как и Джинни Уизли в больничном крыле Хогвартса, куда я попала безмерно счастливая оттого, что вынашиваю в себе новую жизнь, являющуюся не только моим продолжением, но и продолжением бывшего моего врага и пожизненного противника моих прежних лучших друзей. И куда оно ушло, то воздушное сладкое счастье?