Леди Малфой - Rishanna

— У тебя еще есть время, ты веселись, Рон, не грусти… — шепчу напоследок другу из прошлого и ухожу.

Я еще много похожих снов видела, и не все они были такими мирными и печальными, чаще на меня кто-то кидался, а я отбивалась, или я нападала, а кто-то неистово защищался. Борьба велась на всех фронтах, и моя голова не стала исключением.

Лекари Святого Мунго и невыразимцы, просовещавшись несколько дней, течения которых я и не заметила, пришли к выводу, что сейчас в моей жизни главная угроза — это магия. Меня передислоцировали на третий этаж, запретили проносить туда палочки, использовать работу домовиков, излучающих волшебство постоянно, вынесли все портреты, накрыли одеялами зеркала, в которые то и дело норовили проникнуть призраки, не потерявшие свойственного человеку любопытства и после смерти. Люциус лично закрыл тяжелые портьеры, дабы меня не тревожили солнечные лучи, и покинул комнату, в надежде, что чудо произойдет и я, лишенная воздействия волшебных сил, выживу. Надежда была напрасной, поможет совсем не чудо, но обо всем по порядку…

Прошла неделя, сознание почти вернулось, но частенько меня подводило. Я поочередно кого-нибудь, но обязательно не узнавала, звала маму, размахивала руками и просила Гарри показать мне «еще раз», видимо вспоминала занятия в ОД, где старалась быть достойной участницей войны за свободу от Волдеморта. Затем резко вспоминала, что последнее, необходимое мне сейчас, это такая свобода, ведь кулон грел, а благодаря нему моё сердце билось. Осознав, от имени Грейнджер, такую несуразицу, я принималась смеяться, но прекращала моментально, так как в туже секунду из угла комнаты обычно раздавался, в противовес моему хохоту, дикий рев. Алексия позже признается, что плакала ужасаясь одиночества, которое обязательно бы испытала, покинь я её тогда. Когда такая какофония звуков раздавалась, в спальню приходили. Зачастую то была Аманда Руквуд — молодая жизнерадостная женщина с веселыми карими глазами и острым длинным носом, напоминающая мне какую то веселую заводную зверушку, способную разрядить мрачную обстановку только лишь одним своим присутствием. Её наняли за мной ухаживать.

— Так-так-так, — говорила она бодрым тонким голоском, — и кто здесь так гудит? Ох! Алексия, неужели вы? Теперь я понимаю, почему мой сопляк по вашему предмету не то что домашнее, а и летнее задание выполняет! Наверняка боится расстроить, а то еще загудите вот так страшно и прямо на занятии! Верно? — подмигивала она подруге.

— Ага, испугаешь его, как же… — всхлипывала та и с деланным спокойствием подходила к моей кровати, гладила по плечу, отворачивалась и снова начинала рыдать.

Люциус заходил редко, но когда заходил, мне хотелось его выгнать. Муж может и надеялся, но не верил. Я кожей ощущала его страх — липкий и заполняющий собой все пространство вокруг. Мечты, а супруг именно мечтал, рушились, и смотреть ему на это было невыносимо, потому он обычно просто останавливался в нескольких футах от кровати, стоял и молчал. Застегнутый на все пуговицы, нервно потирающий набалдашник трости, и лишь изредка поглядывающий на меня украдкой, сверху вниз. Впервые за всю свою долгую и очень странную жизнь лорд Малфой не мог ничего сделать. Ничего! И я догадывалась, что там, вне этой комнаты, он сгибается, стареет на глазах и еле передвигает ноги. Я не раз слышала его медленные шаги, замирающие перед дверью. Я не звала, он не входил. Я его понимала, он за меня боялся. Я угасала, и он угасал…

Ну а Драко не угасал, он психовал, и по-другому его лихорадочные набеги в мою комнату, в перерывах между поездками с Лордом, охарактеризовать было нельзя. Он врывался словно ураган, громко хлопал дверью, хватал подушки на софе, рассматривать узор на которых мог бесконечно долго, бормотал что-то о том, что отец не выдержит, что и ему трудно, и чтобы я выжила обязательно, и если такое случится, он точно разрешит мне называть его хорьком! Я, вообще-то, и забыла, когда говорила такое в последний раз. Разворачивался, кидал подушки и снова убегал, оставляя после себя горьковатый запах травы, разогретой жарким солнцем, который я с наслаждением вдыхала. Мне не хватало жизни в той темной комнате, не хватало свежего ветра, не хватало света, но все то, чего хотела я, отвергал мой организм. От света слезились глаза и начиналась мигрень, а от малейшего ветерка, проникающего сквозь приоткрытую створку, начинался жуткий бронхит, вот и оставалось мне лишь смирно лежать, всматриваясь в редкие просветы окна.

Но на второй неделе я потеряла и зрение. Вернули мне его с помощью какого-то жутко вонючего зелья, сваренного Северусом, и потому дошедшему до меня не сразу, а спустя несколько дней и кучу проб на яды замедленного действия. На третьей неделе я все же испытала его негативное влияние, однако связанное не с ядами, а с магией, без помощи которой зелье было бы обыкновенной настойкой — на несколько дней отказали руки, а потом и ноги, но мучения я ощущала в полной мере. Суставы, казалось, выворачивает наружу чья-то невидимая рука, в голове вражеские силы устроили каменоломню и вовсю орудовали в ней кирками, а тело жгли на костре, настолько нереальной и всепоглощающей была боль! Мне тогда почему-то показалось, что рука принадлежала Северусу, а кирки — всем Уизли. Кто знает, вполне вероятно то и был пламенный, во всех смыслах этого слова, привет от Снейпа.

Слез больше не было, они закончились. Иногда я срывалась и кричала, но не плакала…

Кисси чуть не убили, когда несчастная прокралась ко мне, желая лично произвести влажную уборку и убедиться, что любимая хозяйка, а именно любовь и жгучее обожание исходило от расстроенного существа с трогательно прижатыми ушками, все еще дышит. Во время её визита мне стало хуже, ведь половая тряпка была самой что ни на есть заколдованной, мыла все сама и Кисси, то и дело на неё наступавшая, ей лишь мешала. Люциус гонялся за домовиком по этажам, в бессильной злобе размахивая тростью, ведь палочки сдавались уже при входе не в мою спальню, а в сам дом. Но когда поймал, не придумал, чтобы такого с ней сделать и лишь сильно ударил по лицу, а позже торжественно вручил слугам трухлявые от древности швабры, кладовку с которыми я как-то посчитала чуть ли не входом в потусторонний мир. Мне остается только представлять, с каким недоумением домовики крутили деревяшки, о существовании которых большинство из них и не догадывалось!

Проваливаться в небытие я стала все чаще, и Люциус себя сломал, ради меня. Смеяться или плакать? Необычно звучит: «ради меня…».

— Хочешь к родителям? Я могу устроить, и память могу им вернуть… — он держал мою руку, но в глаза все так же старался не смотреть.