Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

Это была маленькая слабость местных обитателей – не довольствоваться набитым брюхом, а в придачу припасти порцию и на следующий день.

После чая были устроены состязания: забеги, прыжки в высоту, вытаскивание зубами шестипенсовиков из кадок, наполненных водой, гримасничанье в конских хомутах (приз доставался тому, кто делал самую идиотскую рожу) и, в довершение всего, лазание по смазанному жиром шесту за призовой бараньей ногой. Это было дело непростое, ведь шест был высокий и тонкий, как телефонный столб, и очень скользкий. Благоразумные жены не пускали туда мужей, чтобы те не испортили одежду, поэтому состязание являлось уделом оборванцев и нескольких бывалых мужчин, предусмотрительно захвативших с собой пару старых брюк. Должно быть, оно проходило одновременно с другими мероприятиями, поскольку вокруг столба весь день стояла толпа, и удачу пытал то один, то другой претендент. Было мучительно наблюдать за смельчаками, взбиравшимися на несколько дюймов и снова соскальзывавшими вниз, и когда один уходил, его место занимал другой, пока ближе к вечеру не появился победитель, который хоть и медленно, но все-таки поднялся на вершину столба и сбросил с нее ногу, которая, между прочим, уже наверняка поджарилась после четырех-пяти часов пребывания на палящем солнце. Ходили слухи, что у этого удальца был при себе мешочек с золой, которая сыпалась на смазанную жиром поверхность, пока он лез наверх.

Местное дворянство прогуливалось по парку группами: толстые краснолицые сквайры, приподнимавшие соломенные шляпы, чтобы вытереть лоб; дамы в нелепых шелковых нарядах с боа из страусиных перьев; молодые девушки в вышитых белых муслиновых платьях и мальчики в итонских костюмах. У них находились приветливые слова для всех, особенно для бедных и одиноких, а порой они останавливались перед каким-нибудь зрелищем и пытались проникнуться настроением других зевак; но при их появлении веселье тотчас стихало, а когда они двигались дальше, остальные испускали вздох облегчения. После первого танца господа исчезли, и народ заявил:

– Наконец-то мы сможем немножко поразвлечься.

Все это время Эдмунд и Лора вместе с примерно двумя сотнями других детей вольготно разгуливали в толпе, тратили свои пенни и глазели на происходящее. Они катались на деревянных лошадках, качались на качелях, рыскали вокруг кегельбанов и тиров, лакомились мякотью кокосов, леденцами и длинными полосками черной лакрицы, пока их руки не сделались липкими, а лица – грязными.

Лора, ненавидевшая толпу и шум, вскоре устала и с тоской озиралась на тенистые деревья, леса и рощи, окружавшие огромный луг, где проходила ярмарка. Но прежде чем она улизнула туда, ее ждал новый чудесный опыт. Перед одним из балаганов бил в барабан какой-то мужчина, а перед ним принимали разные позы и выполняли пируэты две девушки.

– Милости просим! – кричал он. – Заходите и посмотрите на танцующую канатоходку! Вход всего пенни. Милости просим!

Лора заплатила пенни и вместе с дюжиной других зрителей зашла внутрь. Мужчина и обе девушки тоже вошли, полог балагана был опущен, и представление началось.

Лора никогда не слыхала про танцы на канате и не была уверена, что не ослышалась. За тонкими стенами балагана гудела толпа, но внутри образовался магический круг тишины. Когда девочка пересекла арену, чтобы занять свое место рядом с остальными, ноги ее глубоко увязли в опилках; в приглушенном свете, проникавшем сквозь холст, широкое белое, рябое лицо мужчины в выцветшем красном атласном трико, мишурные короны и трико девушек казались нереальными, как сон.

Танцующая канатоходка была миловидная хрупкая особа с серыми глазами и густыми светло-каштановыми локонами, разительно непохожая на свою темноволосую, бойкую, похожую на цыганку сестру, и когда она взобралась на канат, натянутый между двумя шестами, и, грациозно покачиваясь, выполнила несколько танцевальных па, Лора от восхищения потеряла дар речи. Для простого деревенского ребенка это представление было настоящим чудом. Вот только закончилось оно слишком быстро, ведь мало что можно успеть показать, развлекая публику, принесшую в кассу всего шиллинг с небольшим; однако цирк оставил у Лоры впечатление быстро промелькнувшего перед глазами нового и увлекательного мира. В окрестностях ее дома осталось мало ворот, на верхней перекладине которых она в течение следующих двух лет не пыталась бы делать пируэты.

Танцующая канатоходка стала для Лоры главным воспоминанием, которое оставил по себе юбилей великой королевы; однако веселье продолжалось еще несколько часов после этого. Возвращаясь в сумерках к себе, обитатели «крайнего дома» слышали позади непрестанные хлопки фейерверков, а оборачиваясь, видели над темными верхушками деревьев ракеты и струи золотого дождя. Наконец, когда они уже добрались до калитки собственного сада, вдали громогласно взревели сотни глоток и оркестр грянул «Боже, храни королеву».

Они вернулись домой первыми; деревня была погружена во тьму, но над полями еще мерцали сумерки, а небо на севере до сих пор чуть розовело. Кошка терлась о ноги хозяев и мяукала; проснулась в хлеву свинья и заворчала в знак протеста против целодневного забвения. Легкий ветерок шелестел в зеленых колосьях и колыхал садовые кусты, распространяя аромат левкоев, роз, выжженной солнцем травы и более грубые запахи капустных грядок и свинарников. Говорили, что это был великий – величайший – день, подобного которому тут, вероятно, больше никогда не увидят, сколько бы ни довелось прожить; но вот он закончился, семья возвратилась домой, а лучше дома нет ничего на свете.

После юбилея ничто уже не казалось прежним. Старый священник умер, а фермер, который казался вечным, хоть и не бессмертным, должен был уйти на покой и уступить свое место наследнику владевшего этими землями джентльмена, намеревавшемуся самостоятельно хозяйствовать в семейном имении. Тот привез с собой механическую жатку новой конструкции, и необходимость в жницах с серпами отпала. В Ларк-Райзе несколько домов, в которых раньше обитали старики, заняли молодые хозяйки, принеся с собой новые веяния. Исчезли последние турнюры, а в моду вошли рукава «бараний окорок». Жена нового священника свозила женщин из своего «кружка матерей» в Лондон. Младенцам стали давать новомодные имена вроде Ванды и Гвендолин. Жена трактирщика закупила для лавки ящики с консервированным лососем и австралийским кроликом. В деревне впервые появился санитарный инспектор, который только качал головой при виде свинарников и уборных. Выросло жалованье, взлетели цены, умножились новые потребности. Люди стали называть прежние золотые деньки либо отжившие идеи, в зависимости от возраста говорящего, «доюбилейные», как мы в двадцатые годы сказали бы «довоенные».

И все это время в приходе рождались и вырастали мальчики, считавшие, что они всю жизнь будут толкать плуг или, самое большее, немного послужат в армии либо поработают в городе. Галлиполи? Кут? Вими? Ипр? Что они знали об этих местах? Однако им пришлось узнать, и когда настал их