Аккадская формула - Таисий Черный

участие двух людей любого пола. Один, как правило, подсаживает дибука, и называется в этой магии «дорифорием», а другой затем уже управляет одержимым, и называется «возничим».47 Дорифорий и возничий – это всегда разные люди. Да зачем же я вам все это рассказываю? Вы в этом искушены куда более моего, не так ли? Поскольку ваш муж, как соучастник исключается, а других людей в доме практически не бывало, то остаетесь только вы…– Альфред развел руками.

– Да, но Ирен могла заниматься своей магией где угодно и с кем угодно! Я ведь не держала ее на цепи. Она довольно часто отлучалась.

– Верно! Это вы точно заметили, и я бы никогда не смог ничего доказать, не пусти вы меня осмотреть тело! А пустили вы меня лишь для того, чтобы заручиться нужным, глупым и послушным свидетелем. И Маркус в этом смысле вас тоже устраивал, поскольку вы прекрасно знали, что он влюблен в вас!

Маркус подскочил, как ошпаренный.

– Не волнуйтесь, мой друг, в моих словах нет ничего дурного. Вы ведь к тому же очень старательно скрывали свои чувства, и я бы никогда не сказал того, что говорю сейчас, если бы не слишком серьезные обстоятельства, увы. Прошу вас, сядьте, и дослушайте до конца.

Маркус сел, но все еще довольно злобно пыхтел, и метал из-под бровей сердитые взгляды.

– Дело в том, что последняя магия, была направлена на то, чтобы овладеть сознанием Иосифа, слуги Маркуса, – Альфред посмотрел на своего друга. Тот сидел, положив голову на руки, – и я бы, наверное, опять-таки остался в неведении, как и в прежних случаях. Но я применил одну малоизвестную аккадскую формулу, и это сильно ранило одержателя, а в таких случаях они возвращаются к тому, кто их послал, к дорифорию то есть, и наносят серьезный ущерб, хотя чаще – просто убивают. При этом, как отмечали многие авторы, в углах комнаты, где находился дорифорий, остаются кристаллы синей или черной соли, похожей на обсидиан. Вот они! – Альфред высыпал из конверта на стол черные кристаллы, размером с гречишные зерна. – То есть, магия творилась здесь. Вы искали что-то в доме Маркуса. Что именно?

– Какой смысл мне вам отвечать? Меня ведь все равно казнят, не так ли? – ядовито осведомилась вдова.

– Смысл прямой. Я письменно поклянусь при свидетеле, что в случае чистосердечного раскаяния и сотрудничества со следствием, я, в свою очередь, буду ходатайствовать перед Министерством о значительном снисхождении к вам. Это понятно?

– В чем конкретно может быть выражено это снисхождение?

– Ну, во-первых, вас уже точно не казнят. Во-вторых, вас не пропустят через печально известные подвалы Министерства. Относительно остального, я не могу знать, ибо тут все будет зависеть от суда и от вас. Точнее, от того впечатления, которое вы произведете на судью и присяжных. Но, если же вы откажетесь давать показания, или будете лгать, я просто передам вас к следователям Министерства, и там, в подвалах, вы рано или поздно расскажете все, поверьте мне на слово. Ну, и в этом случае, я уж и не знаю, какого рода казнь вас ждет. Впрочем, думаю, что если вы все-таки решите пойти этим путем, то вам стоит уже сейчас начинать молиться о виселице, как о смерти наиболее быстрой, относительно безболезненной и наименее постыдной.

– Хорошо, клянитесь! Письменно. Как обещали, – тихо сказала вдова и отвернулась к окну.

Альфред пожал плечами и достал из саквояжа загодя приготовленную расписку, написанную каллиграфическим почерком на листке гербовой бумаги. Он аккуратно развернул ее, и, немного прищурившись, стал читать:

– Я, Альфред фон Ланге, старший дознаватель Министерства, клянусь в присутствии частного детектива Маркуса Де Ниро, и обязуюсь выполнить следующее. Подать рапорт по всей форме с ходатайством, о максимальном снисхождении в отношении мадам Брунхильд фон Кляйне со стороны Министерства, как главного обвинителя. Подать отдельное прошение в Высший суд о максимальном смягчении возможного приговора, с перечнем всех известных смягчающих ее вину обстоятельств. Все вышеизложенное должно быть сделано в том, и только в том случае, если мадам фон Кляйне убедит следствие в своем чистосердечном раскаянии, и если ее сотрудничество со следствием будет иметь решающее значение. Клянусь исполнить все данные мною обязательства перед лицом бога отца, сына и святого духа. Аминь.

Маркус, простите, ваша печать при вас?

– Конечно, – ответил тот, – давайте, я заверю вашу клятву. – Он достал из кармана печать, растопил на свече сургуч, и припечатал его. Затем Маркус, стараясь не смотреть в глаза вдове, передал ей документ.

– Хорошо… будь по-вашему…– хрипло проговорила Брунхильд, – я вам все расскажу… А хотите – сами спрашивайте, что вас интересует.

– Простите, я вас оставлю ненадолго, – Маркус встал и слегка поклонившись, направился к выходу.

***

Далее я хочу привести кое-что из того, что мне удалось найти по делу Брунхильд фон Кляйне. Хотя, в основе всего написанного ниже все-таки лежит допрос, протокол которго записан по памяти днем позднее, я все же полагаю важным показать еще кое-что. Например, то, что я узнал из бесед с другими людьми. Кроме того, во время последующего обыска мне удалось найти несколько дневников, письма, а также некоторые предметы личного характера, которые очень помогли мне понять эту личность довольно полно и всесторонне. Короче говоря, я решил привести тут отчасти некую реконструкцию, связанную с жизнью мадам фон Кляйне, основанную на упомянутых выше материалах. Разумеется, я не ручаюсь за полную достоверность приведенных ниже диалогов и размышлений – если только диалоги не были со мною, – но я уверен, что не погрешил против истины, и понял характер этого странного и неординарного человека довольно точно. Итак…

Некоторые записки по делу

Брунхильд фон Кляйне

Зовут меня, как вы знаете, Брунхильд фон Кляйне. Девичья фамилия – фон Пуллах. Родилась я в семье Карла и Греты фон Пуллах одиннадцатого ноября тысяча семьсот пятьдесят четвертого года в небольшом городе Шверине. Моя семья происходила из обедневшего, но довольно древнего купеческого рода. Баронство, насколько я знаю, не то купил, не то получил за какие-то большие заслуги, еще мой дед Эрих фон Пуллах, в те времена, когда дела семьи еще шли неплохо.

Спустя годы, волею разных обстоятельств, все пошло прахом, наша семья обеднела, дела шли день ото дня все хуже, и гордиться теперь уже оставалось лишь титулом. Как вы можете легко догадаться, приданого за мной практически не давали, и в этой связи, очередь из женихов к нам не стояла. Тех же немногих, кто все же пытался свататься, отец отвергал, как недостойную для меня