О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

время для матери остановилось, а отец так и не смог распрощаться с юношеской мечтой и до сих пор вел себя как двадцатилетний парень, который вот-вот женится на девушке их своих грез. Она же навек осталась юной брошенной невестой.

На следующий день отец ушел. До этого он уже грозился уйти и даже пару раз осуществлял угрозу, но через два-три месяца возвращался. Несколько раз они соглашались развестись, но потом она передумывала, и он возвращался. Постепенно она стала рассчитывать, что он вернется, что бы ни случилось, ведь на самом деле она никогда не хотела с ним разводиться. Прошло пятнадцать лет со дня, когда он написал в дневнике, что боится лечь в могилу, так и не познав настоящей любви. Мать воспринимала их ссоры как необходимые ритуалы; для него каждая была смертельным ударом. Как часто бывает в парах, она принимала его как нечто само собой разумеющееся – и зря.

Почему он ушел именно в этот момент? Поступил бы он так, если бы не случилась революция? В дневниках он пишет, что хотел уйти много раз, но всякий раз его что-то останавливало: сначала дети были слишком маленькие; потом он стал успешным общественным деятелем, и казалось неправильным бросать женщину, которая разделила с ним трудные времена; в тюрьме ему было не до развода, а потом он решил, что поступит неблагодарно, если уйдет от супруги, которая страдала, пока он сидел за решеткой. Если бы он развелся до революции, то стал бы изгоем в социальной группе, к которой они с матерью принадлежали. Другой человек не придал бы этому значения, но для отца это было важно. Он хотел, чтобы окружающие считали его порядочным человеком, и поэтому оказался в ловушке. Ведь порядочные люди не бросают жен. Лишь после Исламской революции и разрушения прежнего общественного порядка он осмелился решиться на то, на что не решился пятнадцать лет назад.

Он давно это планировал. Вскоре после нашего с Биджаном возвращения из Америки он продал дом и построил трехэтажное здание с тремя отдельными квартирами: одна для брата, одна для матери и одна для меня. Он решил так: я заботился о ней много лет, теперь ваша очередь. Брат в свою квартиру так и не въехал. Они с Шахран снимали жилье в Тегеране, а в 1986 году переехали в Англию. Я же безропотно сделала то, о чем меня просили. Мне не хватило смелости отказать отцу, хотя Биджан был категорически против, чтобы мы жили в такой близости от матери. Он считал, что расстояние не помешает нам о ней заботиться. Но мы все же поселились рядом, и квартиры были спроектированы таким образом, что можно было легко попасть из одной в другую. Кухня и коридор выходили на внутреннюю лестницу. Если я запирала эти двери, следовали бесконечные скандалы; таким образом, мать всегда могла войти к нам, даже когда нас не было дома.

Тридцать лет я сочувствовала отцу и надеялась, что однажды он заживет счастливой жизнью с кем-то, кто будет его ценить. Я не думала о матери и о том, что с ней станет. Теперь он ушел, и мне внезапно стало ее жалко, как никогда раньше. Когда я сердилась на нее и упрекала, что она сломала нам жизнь, сторонний наблюдатель – Биджан или Шахран – замечал: «Все не так, как тебе кажется». «Твой отец – обаятельный человек, – говорил Биджан. – Мать его достала, но он пользуется своим обаянием, чтобы оправдать дурные поступки».

Шахран, ставшая моими вторыми глазами, разглядела в матери то, что я раньше редко замечала. «Ты не ценишь ее честности, – говорила она. – Всю жизнь она видела от самых близких людей лишь пренебрежение и ложь. Все началось в доме ее отца, но по-настоящему трагично то, что даже Саифи, ее идеальный первый муж, лгал ей, скрыв свою болезнь. Я люблю твоего папу и с ним мне больше нравится проводить время, но мое сердце на стороне твоей матери».

Мама вдруг осталась совсем одна. Революция отняла у нее ближний круг единомышленников и женские свободы, а без мужа, который десятилетиями играл роль отца семейства, распорядителя, бухгалтера и друга, у нее не осталось защитников. Муж мог уйти и начать новую жизнь с женщиной намного моложе него, а у нее не было такой возможности. «Жаль, что я не родилась мужчиной, – десятилетиями повторяла она. – Я всегда хотела продолжить образование, пойти учиться в медицинский институт». Отец часто жалел, что не поощрял ее искать работу; тогда она была бы намного счастливее. Карьера парламентария была временной и только сильнее ее озлобила. Она осталась наедине со своей гордостью, гневом и чувством, что с ней обошлись несправедливо. Встали ли мы хоть раз на ее сторону? Сочувствовали ли ей?

Когда отец ушел, мать еще некоторое время не догадывалась о происходящем и делилась своими обидами с Зибой-ханум. Проклинала отца в ее присутствии и твердила, что уверена, что эта шлюха Шахин вернулась в его жизнь. Но скоро тайное стало явным. Зиба развелась с мужем и перестала приходить к матери. Позже мать обижалась на нас, что мы скрывали от нее правду, а мы виновато отрицали, что знали об их романе.

Когда отец ушел, нас накрыла звенящая тишина, как после мощного взрыва. Каждый день вокруг нашего дома образовывались новые кратеры тишины, в которой постепенно зазвучало все, о чем я не могла спросить вслух. Мне не давали покоя те же вопросы, что и матери: а если бы она родилась мужчиной? А если бы продолжила образование? А если бы не вышла замуж? А если бы не перестала танцевать?

В 1982 году у Мохаммада и Шахран родилась дочь Санам. Родилась на два месяца раньше срока; врачи не знали, выживет ли она, и когда мне об этом сообщили, я не хотела ехать в больницу; думала, что если я не поеду, то смогу каким-то образом предотвратить вред. Когда я наконец явилась, то увидела брата. Тот проводил меня в палату, где его дочь лежала под аппаратом ИВЛ. «Наша храбрая малышка, – сказал он. – Она держится. Она очень упорная». Так она появилась на свет, упорная и торопливая, и осталась такой и потом. Всякий раз, когда я смотрела на эту крошку, мое сердце разбивалось на тысячу кусочков – так я ее любила. Мы с ней очень сблизились. Помню, однажды – ей тогда не было и двух лет – я вела ее за руку по длинному извилистому коридору мимо родительской спальни, библиотеки, комнаты бабушки и ее собственной комнаты в конце коридора;