Юрий Тынянов - Аркадий Белинков

Булгарин, разоренная Персия... Было и многое другое. Грибоедов не один раз кается в грехах, и покаяние его длинно.

Но Грибоедов не только дружил с Булгариным и разорял Персию, и Тынянов пишет роман не об этом, и не это вдохновило его на роман о Грибоедове. Тынянов пишет роман о том, как гнет роковой власти сломил одного из самых значительных людей в истории русской культуры и русского освободительного движения. О гневе роковой власти, которая сламывала людей, не умеющих и не хотящих сопротивляться.

Роль человека в истории, качество человека, его знак определяются не с помощью нехитрой операции сложения достоинств и вычитания из них недостатков. История отбирает великих деятелей иным приемом, нежели господь бог, сначала набросавший на чашку весов Макаровы грехи, а потом на другую чашку Макаровы добрые дела, и когда перевесила вторая чашка, то сразу стало ясно, какой человек Макар.

Мы с отвращением говорим об отпущении грехов великому человеку только за то, что он велик. Скорее, наоборот: к великому человеку чаще предъявляются более строгие требования, чем к простым смертным.

И все-таки нельзя только осуждать великого человека за его недостатки и только оправдывать их значением великого человека и даже только замалчивать их.

Не вычитайте из великого деяния мелкие и крупные гадости человека, который совершил это деяние, и не прикидывайте, осталось ли что-нибудь стоящее.

Не отделяйте деяние от человека и не говорите про деяние, что оно хорошее, а человек так себе, но все вместе в общем совсем не плохо.

Происходит соединение человека с историей, и поэтому важно понять, что мог сделать великий человек в тех исторических условиях, в которых он жил.

Нужна твердая уверенность в том, что великое деяние мелкий человек совершить не может, что великое деяние может совершить только великий человек. И если он совершает и мелкое, то потому, что исторические условия, в которых он жил, не дали ему возможности сделать все хорошее, что мог бы он сделать, и заставили его сделать плохое.

Все это остается лишь пустой абстракцией до тех пор, пока, кроме исторических побуждений к действию, не будут приняты во внимание субъективные побудительные мотивы, связанные с особенностями характера человека. Человеческие характеры могут быть плохими и хорошими, и, вероятно, во все времена и те и другие находятся приблизительно в одинаковом количественном соотношении. Но в одни эпохи дают процветать плохим характерам, а в другие не дают или, по крайней мере, сдерживают их тенденцию к необузданному процветанию. Исторического же писателя человеческий характер интересует не с точки зрения физиологичес-кой предрасположенности к хорошему или плохому, а в связи с тем, что требует и поощряет и в чем нуждается время.

Естественно, что реакционные эпохи больше интересуются не благородством, а преданностью, не душевной стойкостью, а готовностью делать, чего велят. Реакционные эпохи с обожанием и щедростью взыскуют прохвостов, доносчиков, бездарностей, фразеров, свистунов, клеветников, перебежчиков, барабанщиков, запевал, подпевал, подлипал, готовых кого угодно возносить, кого угодно поносить, оборотней, шепчущих дома одно, в департаменте кричащих другое, болтунов, шаркунов, льстецов.

Был ли "хорошим человеком" Грибоедов? На это нельзя ответить: "Какое это имеет значение? Нас интересует то, что он написал "Горе от ума". И Тынянов не отвечал: "Вам нравится "Горе от ума"? Ну вот и отлично. Ясно, что такую комедию мог написать только хороший человек".

Тынянов говорит о том, что люди, пережившие разгром революции, искали новых путей. Эти пути были трудными и противоречивыми. Трудность их была в том, что люди шли не назад за уже известной истиной, а вперед, где все неизвестно. Грибоедов понимал противоестествен-ность и невозможность дальнейшего крепостного владения крестьянами - а это была основная проблема первого шестидесятилетия русской истории XIX столетия - и после разгрома восстания не стал лучше думать о крепостном праве. Единственной объективно-исторической возможностью в русских условиях конца 20-х годов было выведение России на буржуазную дорогу. "Проект учреждения Российской Закавказской компании" эту дорогу настойчиво рекомендовал. Крестьянам, которых должны были согнать на плантации компании, по-видимому, не стало бы лучше, чем на помещичьей барщине в Тверской губернии, и Грибоедов это хорошо знал. Но Грибоедов, в отличие от большинства своих современников, в том числе и многих декабристов, знал, что буржуазная стадия в русском историческом процессе неизбежна. Человек со способностями государственными понимал пути исторического развития. Социолог он был превосходный.

Превосходные социологи могут быть мягкими или жесткими людьми. Социология здесь ни при чем.

Когда превосходный социолог Грибоедов выезжал из Тебриза, один персиянин, горько тряхнув головой, сказал другому: "Сахтыр". Грибоедову перевели: "Жестокое сердце". Но еще до "Смерти Вазир-Мухтара", в тихом "Кюхле", не ожесточившийся человек, а добрый его друг Вилли, заключенный в одиночную камеру, вспоминая о нем, спрашивает: "Сердце как? Неужели так углем и осталось?" В "Смерти Вазир-Мухтара" Тынянов утверждает: осталось. Великий писатель, человек со способностями государственными дружил с Булгариным и, вероятно, отцом булгаринских детей был он. Разорял поверженную страну тоже он. Человек определенных качеств в определенных исторических условиях делает только то, что он может делать.

Неожиданность книги, в которой герой - великий писатель и человек способностей государственных - дружит с Булгариным и разоряет поверженную страну, была в значительной степени кажущейся. "Вазир-Мухтар" из светлого кольца, образованного "Кюхлей" и "Пушкиным", не выпал.

Для того чтобы понять единство творческого пути Тынянова и сделать нечто большее, чем членение этого творческого пути на периоды и этапы, нужно не разводить руками и удивляться, а внимательно прочесть "Кюхлю".

* * *

При внимательном чтении "Кюхли" обнаруживается, что книга состоит из двух не очень похожих и очень неравноценных частей. Рубеж проходит приблизительно посередине. Первые же главы романа могли вызвать предположение, что Тынянов будет и впредь писать интересные книги для детей старшего возраста. Стилистическая инерция первой половины была так сильна, что вторая половина съедалась ею, и то, что именно она содержала истоки "Смерти Вазир-Мухтара", осталось незамеченным. Мажорная тональность и конструктивная ясность первой половины в очень тяжелых обстоятельствах явились в "Пушкине" с его вынужденной и бедной простотой. В "Кюхле" заложено все или по крайней мере очень многое из того, что впоследствии стало "зрелым Тыняновым". Но это "все" .шло не по одной, а по двум дорогам.