Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Бедняге было совсем плохо. Он лежал обнаженным, и все его тело лоснилось от обильного болезненного пота. Пай ничего не замечал, все его силы уходили на то, чтоб сделать очередной вздох. Тордис хлопотала возле постели, пытаясь закутать больного в теплое одеяло или хотя бы в вадмалевую простыню. Но тот скидывал все покровы, попутно разбрасывая крупные капли пота. Я посмотрел в пустые глаза Тордис и прочитал в них приговор парню. Бьельви на минутку оставил больного и направился к огню, на котором побулькивал какой-то целебный отвар.

— Как дела у парнишки? — спросил Гизур.

— Неважно, — вздохнул лекарь, помешивая деревянной ложкой в горшке.

— У него, верно, холера, — объявил подошедший Иона. — Я как-то читал книгу одного киевского монаха. Там было написано, что такая лихорадка бывает при холере.

— Ну, конечно, Иона Асанес, — спокойно ответил Бьельви. — Кому и знать, как не тебе? Ты же у нас здесь главный лекарь.

Иона обиженно дернул плечом, но все же продолжал настаивать:

— А чем ты его поишь? Мы все имеем право знать, как ты лечишь нашего товарища.

Бьельви перелил немного отвара в деревянную мисочку и, выпрямившись, бросил на Иону утомленный взгляд.

— Не вижу смысла отвечать на твой вопрос, Иона Асанес, — сказал он. — Делиться с тобой познаниями все равно, что пытаться налить медовуху в доверху наполненный рог. Только добро зря переведешь…

Кто-то засмеялся, и Асанес вспыхнул от обиды. Да уж, умеет старина Бьельви поставить человека на место. Он повернулся к постели больного и едва не наткнулся на меня.

— Ярл Орм…

— Здравствуй, Бьельви. Насколько все плохо?

Маленький лекарь горестно покачал кудлатой головой.

— Скорее всего, он умрет. Проклятая простуда съедает его легкие изнутри. Мне и раньше доводилось такое видеть. Лечение всегда одно и то же: мед, липовый цвет, березовый сок… ну, и подходящая молитва доброму Фрейру. Некоторым это помогало, и они выздоравливали. Сейчас я тоже перепробовал все средства, но без особого успеха. Я делал ставку на молодость Пая, но, к сожалению, парень от рождения слаб в груди. Ты же помнишь, он вечно кашлял…

И Бьельви усталой, шаркающей походкой снова пошел в угол, где метался на постели несчастный Пай. Обернувшись, я увидел рядом с собой Квасира. Выглядел он странно: привычная повязка на одном глазу сливалась с угольным пятном, которое он по совету степняков навел вокруг другого глаза. В темноте казалось, будто оба глаза у него замотаны тряпкой.

— Сегодня ночью помрут еще двое дружинников, — понизив голос, сообщил мне Квасир. — У одного то же самое, что и у нашего Пая. А у второго — кровотечение из задницы, никак не остановить. Говорят, он присел справить нужду, а дерьмо возьми да и замерзни у него внутри. Вроде как он что-то себе порвал… вот теперь помирает. Не лучшая смерть для воина.

Мимо прошла Торгунна с кружкой горячего бульона и черной краюхой в руках. Она невесело улыбнулась мне и сказала:

— Тяжелые времена настали, Торговец. Хотела бы я сейчас оказаться в Гестеринге рядом со своим пуховым одеялом. Знал бы ты, как я по нему скучаю! Небось сейчас под моим одеялом нежатся Ингрид с Ботольвом.

Торгунна произнесла это насмешливо, без тени горечи в голосе. И к тому же назвала меня давно забытым именем: это прозвище дали мне друзья в далекие и куда более счастливые времена.

Я сочувственно похлопал ее по руке. А что еще оставалось? Мы оба понимали, сколь долгий и тяжелый путь нам предстоит пройти, чтобы снова оказаться в родном Гестеринге. И не факт, что Торгунне когда-либо удастся увидеть ее пуховое одеяло. Она пожала плечами и отправилась дальше, по дороге отвесив пару подзатыльников шотландским рабыням Хекье и Скирле и пристроив их к какой-то работе.

Немного погодя Бьельви подал мне условный знак — мол, подойди, пора. С тяжелым сердцем направился я в угол, где задыхался и обливался холодным потом Пай. Волосы его намокли и облепили белое, словно снег, лицо. Рядом стояли Финн и Тордис с Торгунной. Женщины суетились, что-то поправляли на постели. На мой взгляд, занимались они этим больше для самих себя — чтоб не рыдать, — нежели для Пая.

Иона Асанес, бледный, с покрасневшими глазами, по-прежнему сидел в изголовье и держал за руку умиравшего товарища. Ну да, конечно, они были ровесниками и дружили с того самого дня, как встретились в Киеве. Как и положено парням их возраста, вместе гуляли, выпивали, радовались жизни. Не раз, глядя на них со стороны — как они в шутку борются или шагают по улице, обнявшись, — я завидовал молодости и беззаботности. И хоть я был всего немногим старше Ионы и Пая, сам себе я казался древним старцем. Порой мне даже мнилось, что замшелые камни моложе меня.

— Хейя, — негромко сказал я, приближаясь к постели Пая. — Вот ты где! Ну, конечно, я мог бы и сам догадаться. Ведь ты у нас парень не промах. Развалился тут, понимаешь, как конунг… а женщины вокруг так и пляшут.

Тень улыбки скользнула по измученному лицу Пая. Однако сказать он ничего не мог — только хрипло, с натугой дышал. Взгляд у него был безумный, как у раненого животного. Некоторое время мы оба молчали, затем Пай собрался с силами и прошептал:

— Я ведь… ничего… не сделал.

Стоявший рядом Финн покачал головой.

— Боги часто карают невиновных. Им не требуется особой причины, чтоб нанести удар.

— Нет… я не то имел в виду, — прохрипел Пай. — Я… слишком мало… прожил. Не успел ничего сделать. Я так хотел… прославиться. Чтобы мое… имя…

Силы оставили его, и бедняга умолк, так и не закончив фразу. Финн тихонько застонал, как от физической боли. Я видел, как у него шевелится борода — это на лице ходили желваки. Затем рядом с нами очутился Олав, и Пай приветствовал его слабой, вымученной улыбкой.

— Историю, — попросил он в промежутке между двумя мучительными вдохами. — Смешную… и короткую. Мое время… истекает… Надо идти.

Олав кивнул, едва сдерживая слезы. Зубы его были так крепко стиснуты, что я вообще сомневался, сможет ли мальчик говорить. Он тоже был по-своему привязан к Паю. Несмотря на разницу в возрасте, между ними сложилось некое подобие дружбы, замешенной на мальчишеском соперничестве. Во всяком случае, оба они проявляли интерес друг к другу. Я помню: Пай всегда восхищался необычными способностями мальчика и слегка завидовал его положению в обществе. Что касается Олава, то он, хоть и подтрунивал над пышными нарядами Пая (из-за которых ему, собственно, и дали прозвище Павлин), в глубине души завидовал старшему товарищу. Ему хотелось поскорее вырасти и вести вольную жизнь взрослого викинга.