Крик дьявола - Уилбур Смит

— Буана Керон очень рассержен. — Пруст получил свою кличку за остренький нос и длинные тонкие ноги. Однако туземцы, не смутившись, достойно восприняли и эту сдержанную угрозу.

— Скажи им, я приму исключительно строгие меры.

«Вот теперь, — рассудил про себя сержант, — он, пожалуй, говорит дело». И, взяв на себя смелость позволить себе некоторую литературную вольность при переводе, объявил:

— Буана Керон говорит, что деревьев на этом острове хватит на всех, а веревки у него предостаточно.

Толпа ответила тихим взволнованным вздохом — словно легкий ветерок прошелестел по пшеничному полю. Головы стали медленно поворачиваться в сторону Уалаки.

Уалака неохотно поднялся, чтобы держать ответ. Он понимал, насколько неосмотрительно переключать на себя внимание с началом разговоров о веревке, однако было уже поздно: выделяя его для немцев из общей толпы, на него обратились сотни глаз. Буана Интамбу всегда вешал того, на кого смотрели все.

Уалака начал говорить. В его голосе, напоминавшем скрип калитки на ветру, было нечто успокаивающее. Он продолжал нескончаемо монотонно вещать, словно пытаясь уболтать от принятия некоего закона.

— Что он говорит? — сурово поинтересовался Пруст.

— Он говорит о леопардах, — ответил сержант.

— Что он о них говорит?

— Помимо всего прочего, он говорит, что леопарды — экскременты прокаженных мертвецов.

Пруст опешил: он никак не ожидал, что речь Уалаки будет так далека от обсуждаемой темы. Однако он нашел в себе силы достойно ответить:

— Скажи ему, что он — мудрый старец. И я рассчитываю, что он убедит всех вернуться к работе.

Сержант строго вперился в Уалаку.

— Буана Керон говорит, что ты, Уалака, — сын дикобразов и, как стервятник, питаешься падалью. А еще он говорит, что на танец с веревкой ты отправишься впереди всех.

Уалака замолк. Вздохнув от безысходности, он поплелся к ожидавшему катеру. Пятьсот человек встали и последовали за ним.

Размеренно попыхивая, оба судна направились к якорной стоянке «Блюхера». На носу первого катера, уперев руки в бока, словно викинг, возвращавшийся из победного плавания, с гордым видом стоял младший лейтенант Пруст.

— Я понимаю этих людей, — собирался он сказать лейтенанту Киллеру. — Среди них нужно отыскать вожака и взывать к его чувству долга.

Он вынул из нагрудного кармана часы.

— Без пятнадцати семь, — пробормотал он. — Ровно в семь будем на борту. — Повернувшись, он по-доброму улыбнулся понуро сидевшему возле рулевой рубки Уалаке.

— Вот молодец! Я доложу о его достойном поведении лейтенанту Киллеру.

86

Лейтенант Киллер скинул китель и присел на кровать. Положив китель на колени, он слегка потеребил рукав. Пятно крови подсохло и, когда он потер ткань пальцами, слегка отшелушилось.

— Нечего было ему бегать. Мне пришлось стрелять.

Он встал и повесил китель в небольшой шкаф у изголовья кровати, затем вынул из кармана золотые часы с крышкой и, вновь присев, стал их заводить.

— Без пятнадцати семь, — машинально заметил Киллер и положил часы на откидной прикроватный столик. Он прилег на спину и, поправив под головой подушки, безучастно уставился на скрещенные, все еще обутые ноги.

«Он пробрался на борт, чтобы спасти свою жену. И в этом нет ничего удивительного. Удивляет его маскарад — бритая голова и крашеная кожа. Это наверняка было хорошо продумано и заняло немало времени».

Киллер закрыл глаза. Он здорово устал. Дежурство выдалось долгим и богатым на события. И все же что-то не давало ему покоя: у него было ощущение, что он упустил какую-то важную мелочь, жизненно важную… а может, смертельно опасную?

Уже две минуты спустя после того, как девушка узнала раненого мужчину, Киллер с главным врачом уяснили, что тот оказался не туземцем, а лишь загримированным под одного из них.

Киллер знал английский весьма относительно, но все же понял, что девушка кричала о любви и о своем негодовании в их адрес.

— Вам удалось погубить и его. Вы всех погубили. Моего ребенка, отца, а теперь и мужа. Вы убийцы, мерзкие свиньи!

Поморщившись, Киллер прижал к воспаленным глазам кулак. Да, он ее понял.

Когда он доложил обо всем капитану фон Кляйне, тот не придал инциденту особого значения.

— Этот человек пришел в себя?

— Нет, господин капитан.

— Что говорит врач — каковы его шансы?

— Он умрет. Вероятнее всего, до полудня.

— Вы все правильно сделали, Киллер. — Фон Кляйне понимающе взял его за плечо. — Не стоит себя укорять. Вы выполняли свой долг.

— Благодарю вас, господин капитан.

— А теперь ваше дежурство закончено. Отправляйтесь к себе в каюту и отдыхайте — это приказ. К ночи вы будете нужны мне воспрявшим и бодрым.

— Что — сегодня, господин капитан?

— Да. Сегодня выступаем. Минное поле расчищено, и я отдал приказ демонтировать заграждение. Новолуние — в одиннадцать сорок семь. Отправляемся в полночь.

Но Киллер не мог найти покоя. Его преследовало лицо девушки — бледное, все в слезах. В ушах стоял звук сдавленного дыхания умирающего мужчины, и продолжали терзать сомнения.

Он должен был что-то вспомнить и безуспешно пытался взнуздывать уставшую голову.

Почему этот человек маскировался? Если бы он пробрался сюда, как только узнал, что его жена в плену, у него бы не было времени на весь этот маскарад.

Где был этот человек, когда Фляйшер схватил его жену? Его не оказалось рядом, чтобы защитить ее. Где же он был? Ответ находился где-то рядом.

Перевернувшись на живот, Киллер уткнулся лицом в подушку. Он должен отдохнуть. Ему необходимо уснуть, потому что нынешней ночью им предстоит прорываться сквозь блокирующее соединение английских военных кораблей.

Им предстояло противостоять англичанам в одиночестве. Шансы на то, что удастся как-то проскользнуть, казались ничтожно малы. Бурная ночь была гарантирована. Его обостренное жуткой усталостью воображение рисовало картины надвигавшихся на «Блюхер» английских крейсеров в свете вспышек их же собственных орудий — противник, жаждущий возмездия, противник, превосходящий по мощи, противник со свежими силами и только что пополненными запасами угля и боеприпасов, с командами, не отравленными малярийными миазмами Руфиджи.

И они — одинокое, наспех залатанное после боевых повреждений судно, на котором половина команды больна малярией, где в топки забрасывают зеленую древесину и огневая мощь которого ограничена недостатком снарядов.

Ему вспомнились ряды полупустых стеллажей для снарядов и поредевшие полки с запасами кордита в переднем складском отсеке.

Складской отсек? Вот оно! Склад! Он должен был вспомнить что-то связанное со складом боеприпасов. Именно это и не давало ему покоя. Склад боеприпасов!

— О Господи! — вскрикнул он в ужасе и, вскочив с кровати, одним махом оказался в центре каюты.

Руки до плеч покрылись «гусиной кожей».

Именно там он впервые увидел того англичанина — он трудился среди туземцев в переднем складском отсеке.

И оказаться он там мог с одной-единственной целью — устроить диверсию.

Полураздетый Киллер вылетел из своей каюты и понесся по коридору.

«Нужно найти инженера Лохткампера. Нужно с дюжину человек — крепких, здоровых. Нужно перелопатить тонны взрывчатки, нужно все разобрать и найти то, что там спрятал англичанин. Господи, прошу тебя, дай нам время!»

87

Капитан Отто фон Кляйне откусил кончик манильской сигары и пальцами убрал прилипший к языку кусочек черного табака. Стюард поднес ему спичку, и фон Кляйне прикурил. За столом офицерской кают-компании пустовали кресла Лохткампера, Киллера, Пруста и чье-то еще.

— Благодарю вас, Шмидт, — сказал он, выпуская клубы дыма. Отодвинув кресло, он вытянул скрещенные ноги и откинулся на мягкую спинку. Хотя завтрак и не отличался гастрономическими изысками — хлеб без масла, выловленная в реке рыба с сильным привкусом тины и черный кофе без сахара, — герр Фляйшер, казалось, ел не без удовольствия: он уже принимался за третью порцию.

Фон Кляйне раздражало его одобрительное сопение. Этот отдых мог оказаться для фон Кляйне последним на долгое время вперед. И он хотел прочувствовать его, наслаждаясь манильской сигарой, однако кают-компания, похоже, оказалась для этого не совсем подходящим местом. Помимо смачного пожирания герром комиссаром своего завтрака и рыбного запаха, царившее среди офицеров за столом настроение казалось почти осязаемым. Этот последний день наполнило гнетущее ожидание того, что готовила им ночь, и все были нервными и напряженными. Ели молча, уткнувшись в свои тарелки, и выглядели откровенно невыспавшимися. Решив докурить сигару у себя в каюте в одиночестве, фон Кляйне поднялся из-за стола.