Тау - Лана Тихомирова

Гай посмотрел на меня, приподнял одну бровь и нарочито легкомысленно сказал:

— Ваша воля выбирать себе смерть по вкусу. Валяйте!

Через минуту я оказалась на голове у Марлен.

Глава 8. Тамареск Патанда

Тама сидел и смотрел на просторы Силлиерии: зелено-сизую скатерть, изрезанную на лоскуты реками. Где-то далеко сверкала жемчужиной двуединая столица — Силлирил и Гаутара.

— Тама, — позвала я. Тамареск на меня не обернулся, но легко кивнул.

— Я хочу с тобой объясниться.

— Чего тут объяснять? — спросил он. Голос его был холодным и отстороненным. Вряд ли это была сдерживаемая ярость, — Наш единственный шанс спастись, твоя любовь к этому Шосу (фамилию Тама как будто выплюнул, на столько она была ему неприятна). Что до всего остального… Прав был Гай, когда говорил мне: "Любить надо земных простых женщин, с простыми потребностями, и без закидонов". А у меня вечно, что ни любовь, то королева, что ни стра… привязанность, то… Все мы заложники этого мира и его законов, у вас своя дорога, у меня своя.

Я слушала и едва ли понимала, о чем Тама говорит. Мне очень хотелось бы его обнять, сказать, что он самый лучший, как минимум в двух мирах, потому что… да какая разница почему… просто он есть, просто он со мной и этого достаточно.

— Все что я хотела тебе сказать. Если я и буду спасать этот мир, то теперь знаю, ради чего я это делаю.

— И?

— Ради… таких людей, ардогов… Короче, ради всех вас, — я хотела сказать: "Ради тебя!", но слова странным образом застревали где-то в горле и уже образовали ком.

— Я понимаю, — мрачно отозвался Тамареск, — Иди и люби его, — печально продолжил он.

Слово "люби" он выплюнул так же, как и фамилию "Шос", от меня это не ускользнуло и неприятно резануло. Ревность? Странно, хотя, конечно, вся эта дешевая мелодрама (35 рублей ведро) шита белыми нитками. И то, во что превращается мой мир, мне совсем не нравится.

— Тама.

— Что?

— Посмотри на меня.

Тама обратил на меня глаза полные печали, если не муки.

— Я никогда не смогу полюбить Таугермана Шоса, слышишь, не смогу. И мне очень жаль, что воплощение Тау не ты…

Тамареск не дал мне договорить, он порывисто меня обнял и быстро зашептал:

— С Вселенной шутки плохи. Если ты не полюбишь Таугермана, то мы все погибли. Я тебя люблю, Свята! Я очень тебя люблю, ты прекрасная, лучшая во всех мирах, великолепная! Мне больно тебя отпускать, но люби его, это наш шанс остаться в живых…

— Знаешь поговорку, сердцу не прикажешь? — тихо спросила я.

— Знаю.

— Мое сердце, как-то незаметно перекочевало в твои ардожьи лапы. Это еще один трюк, о котором я не знаю?

Тамареск отстранил меня и погладил по голове.

— Это не трюк. Это твоя красота и любовь. Любовь всегда взаимна. Я всегда это знал, но боялся ошибиться.

Он еще раз прижал меня к себе.

— У тебя золотое сердце, Тама.

— Не думаю.

— Я знаю.

— Свята, но ты уйдешь, когда спасешь Тау?

— Может и не уйду, может и уйду. Сейчас не важно. Пока мы вместе, мы можем наслаждаться, тем, что у нас есть.

Тамареск прижимал меня и раскачивался, как будто баюкал, и было тепло и хорошо.

— Слава Ясве, а я думал, вы тут друг друга убили, — облегченно рассмеялся Гай, — У нас все готово, можем начинать кушать.

Марлен уплетала Михасовы яства, Тамареск спустился в отсек первым, Гай, чуть попридержал меня:

— Простите, что я так обошелся с вами, но я не хотел, чтобы вы делали ему больно. Он самый великодушный из всех кого я знаю, особенно по отношению к женщинам. Тама живет по принципу: "украсть, так миллион, любить, так королеву!". Ну, в вашем случае он совсем замахнулся, — Гай неловко рассмеялся.

— Все хорошо, Гай Кабручек. Боюсь, теперь ваш друг обречен на счастье, — кокетливо сказала я, и от полноты чувств чмокнула Гая в щечку.

Глава 9. "Прогорклое масло"

После сытного теплого ужина всей честной компанией, мы собрались на голове Марлен и любовались пейзажем Силлиерии на закате.

Ближе к вечеру Гай пустил Марлен в ход: тот полет я не забуду никогда. Гусеница подалась назад, разбежалась и, раскинув лапы, с нечеловеческим визгом полетела вниз. Мы все прижались друг к другу от страха и дружно вопили! Приземления никто не почувствовал. Земля приближалась, приближалась, а потом вдруг вокруг выросли деревья. Марлен сумела выбрать именно такой маршрут полета, чтобы не повредить ни одно из деревьев Таха, в лесу Серебряных птиц. На них, произведение своего воображения, я мечтала посмотреть всегда. Пока окончательно не стемнело, мы перекусывали хрустящими сухариками на голове гусеницы. Путь наш лежал мимо мелководной речки Чухуша, где водилась рыба Кауку. Серебристо-зеленые рыбки с голубыми полосами по бокам ходили косяками туда и обратно, плескались в закатных лучах солнца и распугивали осторожных Серебряных птиц. Они были не совсем такими, какими я их придумала. Осторожные небольшие птички с длинным лирообразным хвостом высовывали любопытные головы из-за листьев Таха то тут, то там. Хохолок на голове позванивал нежно колокольчиками, ярко-голубые глаза светились озорством. Одна из птичек пролетела совсем близко, серебряной молнией ослепив нас.

— Вот бы ее погладить, — в восхищении ляпнула я.

Тау протянул вверх руку и зацокал. Несколько серебряных птиц сели ему на руку.

— Я объяснил им, что ты не враг, птицы не клюнут тебя, — он протянул мне руку, на которой уместились три птички.

— Какие милые, — улыбнулась я и осторожно пальцем погладила одну птицу. Она вовсе не была покрыта перьями. Серебристой была длинная шерсть с блестящим подшерстком. Хохолок на голове был жестким, а на каждой ворсинке находился бубенчик, который звенел при каждом движении птички. Длинный хвост прелестного создания был жестким, каждая шерстинка была натянута, как струна. Правда, Гай, решивший поиграть на хвосте, получил решительный отпор от жертвы, но все же выяснил, что звук от хвоста пренепреятнейший.

В двуединой столице мы были затемно. Как оказалось, ночь для Силлирила (именно с его стороны мы въехали) была самым эффектным временем суток. Жители и жительницы Силлирила владели техникой окраски собственных стеклянных нитей, а потому, каждый домик, каждый столбик, заборчик, окошко, все, что составляло городской пейзаж, напоминало фруктовый лед. Начиная с радужной мостовой и заканчивая полупрозрачными крышами домов, все в Силлириле было наполнено цветом.

Улицы в городе были прямыми и пересекались строго под прямым углом, ибо Силлирил, первый большой город с Силлиерии, строил геометр и математик Ийарих Гордый. Который сбежал из родного племени из-под гнета своей матери, и чтобы доказать маман, что он чего-то да стоит (и заодно пару своих теорий) построил город. Силлирил — эталон упорядоченности и прямолинейности, однако, заблудиться в нем как нечего делать. Михас вспомнил, что когда-то давно бывал в хорошей гостинице в Силлириле, но найти ее мы так и не смогли. Среди разноцветных домов и разнообразного оформления мы достаточно быстро дезориентировались.