Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.) - Илья Ратьковский

Всего за первые три дня нахождения белых в городе было повешено и расстреляно около 200 человек. Также в городе были разрыты могилы известных большевиков Руднева, Шевелева, Скороходова и их останки выброшены[1161].

Особо отличился при «освобождении» Харькова А. В. Туркул. Об этом вспоминал, в частности, генерал Достовалов: «Однажды генерал Витковский в Харькове докладывал Кутепову, что он сделал замечание генералу Туркулу, который после хорошего обеда вместе с приближенными офицерами уж слишком поусердствовал над только что взятой партией пленных. Так и сказал – «поусердствовал». Усердием называлась излишняя трата патронов для стрельбы в цель по пленным красноармейцам. Генерал Егоров (бывший после меня начальником штаба 1-го корпуса) рассказывал мне в Салониках, что ему известен факт, когда генерал Туркул приказал повесить одного пойманного комиссара за ногу к потолку. Комиссар висел так очень долго, потом его убили. Подвешивание как вид наказания вообще было у нас очень распространено. Полковник Падчин рассказывал мне, что однажды, когда он был у генерала Туркула, последнему доложили, что пойман комиссар. Туркул приказал его ввести. Мягким голосом, очень любезно Туркул пригласил комиссара сесть, предложил ему чаю с вареньем и велел позвать свою собаку. «Я почувствовал, – говорил Падчин, – что сейчас произойдет что-то скверное, и вышел. Действительно, через некоторое время из комнаты послышались отчаянные вопли, а затем вывели всего окровавленного комиссара и расстреляли. Оказывается, Туркул затравил его своей собакой, которая была приучена бросаться на людей при слове «комиссар». Собака эта впоследствии была убита случайным осколком бомбы с красного аэроплана»[1162].

Позднее, 6 июля 1919 г. в Харькове была произведена казнь 15 членов союза металлистов и текстильщиков (по данным газеты «Беднота» – 25 человек) и двух рабочих мастерских. Первые расстреляны, вторые повешены. Также публично были повешены видные деятели профсоюзного движения, правые меньшевики Грофман (по данным «Бедноты» – Гроссман) и Бабин. После того как 300 мобилизованных в деникинскую армию рабочих Харьковского паровозостроительного завода перешли к красным, остальные в количестве 500 человек были истреблены пулеметным огнем[1163].

Четырежды в городе проводились акции по уничтожению местного большевистского подполья. В городе были повешены рабочие завода ВЭК, участники большевистского подполья П. А. Авотин, Я. М. Аболин, зверски замучены руководители подполья П. Ф. Слинько, М. И. Черный, О. М. Макаров и многие другие. Особенно крупным был октябрьский провал подполья. Военно-полевой суд над 22 приговоренными к расстрелу подпольщиками состоялся 28 октября. Среди приговоренных к расстрелу были М. И. Черный, В. Н. Лапин и другие. К расстрелу также приговорены и отдельные лица. Всего в конце октября 1919 г. в Григоровском бору было расстреляно 26 смертников. Комсомольца Ивана Минайленко, запевшего «Интернационал», заживо закопали в яме, остальных расстреляли.

В Славянске (Харьковской губернии), согласно сообщению советской газеты, деникинцы повесили артиста-старика Гарина за постановку пьесы «Восставшие»[1164].

Характерно, что мотивы мести при реализации репрессий в Харькове порою обращались и к противникам советской власти, виновной в прежних упущениях. Так, 29 июля 1919 г. в Харькове был расстрелян полковник К. И. Рябцев, бывший командующий войсками Московского военного округа осенью 1917 г. и возглавлявший контрреволюционные силы во время Октябрьского вооруженного восстания в Москве. Ему припомнили более раннее выступление против генерала Л. Г. Корнилова в августе 1917 г.[1165]

Харьков был отбит советскими войсками 12 декабря 1919 г. Созданной комиссией по обследованию зверств Добровольческой армии в Харькове было заказано 1500 гробов для похорон жертв харьковского белого террора[1166]. Данные советской газеты подтверждаются современными исследованиями. Согласно архивным материалам, найденным в местном городском архиве известным петербургским историком д.и.н. С. Полтораком, за период оккупации Харькова белогвардейцами в городе было убито 1285 человек[1167]. Существует и другая, достаточно близкая, цифра жертв белого террора, которая основывается на данных Бадилы Гагиева, специально занимавшегося этим вопросом после освобождения Харькова – 1028 человек[1168].

Эти данные подтверждаются и воспоминаниями председателя комиссии по обследованию зверств Добровольческой армии в Харькове. Несмотря на неблагоприятные условия погоды, были вскрыты места захоронений расстрелянных лиц в Григорьевском бору. «Картина, представившаяся нашим глазам, когда были раскопаны могилы, – вид обезображенных трупов, привязанных друг к другу толстыми веревками, – превзошла все наши мрачные предчувствия. Почти все трупы были раздеты до нижнего белья, без обуви. В результате подробного освидетельствования экспертно-медицинская подкомиссия констатировала мученическую смерть сотен людей, приводила в своем протоколе описания многих чудовищных способов уничтожения людей, применявшихся деникинцами. Здесь происходила настоящая сеча. Исступленные в своем бешенстве, палачи стреляли, рубили, кололи, били прикладами, топтали сапогами, добивали безоружных, притом связанных друг с другом людей. Без слез и глубокой сердечной боли нельзя было смотреть на обнаруженные трупы наших подпольщиков. Среди них были: Петр Слинько, двадцати четырех лет, член ЦК КП(б)У. На теле многочисленные следы от ударов тупым орудием и три огнестрельных раны… Михаил Черный, член ЦК КП(б)У, руководитель харьковской подпольной организации. Руки связаны веревкой. Многочисленные кровоподтеки, происшедшие от ударов тупым орудием. Огнестрельное ранение с деформацией лица и черепа. Иван Минайленко, семнадцати лет, активный работник подпольного Красного Креста, один из руководителей подпольного комсомола. Смерть последовала от паралича сердца после удара в область сердца. И еще многие и многие. Далеко не всех удалось опознать, настолько изуродованы и обезображены были их лица…»[1169].

Помимо расстрелов характерным явлением для харьковской контрразведки было избиение заключенных, применение пыток. Г. Михайлович свидетельствовал о порядках контрразведки, которая размещалась в «Палас-отеле»: «…При контрразведке я просидел 12 дней, в течение которых пищи как мне, так и остальным арестованным совершенно не давали; при мне увели двух арестованных, почерневших и в беспамятном состоянии от голода. Каждый день были слышны крики избиваемых при допросах, которые производились большей частью, как я заметил, по вечерам, а то и совсем ночью, причем избиваемых запирали в отдельные комнаты. Помещение, которое занимали арестованные, состояло из четырех маленьких комнат; арестованных содержалось до 150 человек; теснота и грязь были ужасные; спали на полу вповалку женщины и мужчины… Много арестованных выпускалось за взятки, о чем в контрразведке говорили не стесняясь; с меня лично следователь просил 15 тысяч… У арестованных отбирали деньги и драгоценные вещи, на них пьянствовали офицеры контрразведки…»[1170]. Схожие воспоминания оставила бывшая подпольщица Е. Кринская: «Около 10 часов утра стали вызывать на допрос к главному заплечных дел мастеру Собинову в страшную, как оказалось после, 64-ю комнату. Первой позвали Мусю Телешевскую. Когда она вошла, на нее с нагайкой и кулаками, обдавая площадной бранью, набросились казак и Собинов. Били за то, что коммунистка, и требовали выдачи товарищей. Позвали меня. Когда я вошла, увидела Мусю, то почувствовала, что силы меня оставляют, так был ужасен ее вид: все лицо в кровоподтеках от нагайки и кулаков офицера… Мандрацкую (работницу подпольного Красного Креста. – И. Р.), пороли в течение суток три раза. Когда теряла сознание, ее отпаивали водой, отводили в камеру, а через некоторое время опять принимались бить, думая таким образом выпытать показания о работавших в подполье товарищах…»[1171].

Виновность Г. Михайловича, взятого в плен при попытке перейти фронт, была достаточно очевидна, как и упомянутых Кринской и Мандрацкой, но подобное отношение было к любым лицам, только заподозренным в принадлежности к большевикам или сочувствии к советской власти. Характерны в этом случае воспоминания жителя города, арестованного только по подозрению (не участвовал в подполье):

«– Ну что, подумал? – начал допрос штаб-ротмистр.

– Мне не о чем думать. Я ничего не знаю.

– Врешь, знаешь! – вдруг приходя в ярость, крикнул штаб-ротмистр. – Капитан, начинайте!

Капитан с шомполом в руке подошел ко мне, дав подножку, бросил меня на пол и начал бить. После 20 ударов капитан остановился передохнуть и в это время начал мне описывать последующие пытки, если я не сознаюсь.