Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.) - Илья Ратьковский

«– Ну что, подумал? – начал допрос штаб-ротмистр.

– Мне не о чем думать. Я ничего не знаю.

– Врешь, знаешь! – вдруг приходя в ярость, крикнул штаб-ротмистр. – Капитан, начинайте!

Капитан с шомполом в руке подошел ко мне, дав подножку, бросил меня на пол и начал бить. После 20 ударов капитан остановился передохнуть и в это время начал мне описывать последующие пытки, если я не сознаюсь.

– Это, – говорил он, – я тебя только погладил; погоди еще, если этого мало, будем бить по нервным узлам. Это уже немногие выносят, а будешь еще упрямиться, запустим штук пять холодных клизм. Это еще меньше выносят. Если и тогда не поможет, сделаем из тебя шомполом мясо, посыплем солью и оставим на пару часов размышлять. Это еще никто не вынес, не сознавшись.

После этого допроса я вернулся в камеру разбитый более от рассказа палача, что меня ожидает, чем от перенесенных ударов…»[1172].

Помимо контрразведки наведением «порядка» занимался и размещавшийся в гостинице «Харьков» политический сыск. Согласно воспоминаниям сидевшего там заключенного, порядки мало чем отличались. «Я подвергся трем пыткам в контрразведке на Рыбной улице в гостинице «Харьков».

16 ноября меня вывели в помещение, где офицеры подвергли меня допросу и после приказали раздеться и стали избивать шомполами и плетьми. Вечером, в семь часов, здесь же, после нового допроса меня подвергли пыткам. Сначала накинули мне на шею веревку с петлей и, потянув кверху, так что я должен был стоять в вытянутом положении, начали избивать руками и рукоятками револьверов; били преимущественно по бокам и лицУ. Через несколько минут я потерял сознание и повис на веревке. Когда меня привели в чувство, опять подвергли допросу и после третьего допроса опять подвесили веревкой за челюсти и подтянули кверху, так что я вновь оказался в вытянутом положении и с вытянутой шеей, и меня начали избивать по горлу и по бокам, я опять потерял сознание. Когда меня привели в чувство, то подвергли новому допросу и, поставив к стенке, сказали, что сейчас расстреляют… После этого меня поставили на колени перед портретом Деникина и заставили петь «Боже, царя храни», во время пения избивали плетьми по плечам и бокам»[1173].

Схожие порядки с «Палас-отелем» и гостиницей «Харьков» царили в здании каторжной тюрьмы.

Об этом свидетельствует находившийся в тюрьме Илья Морозов: «…На поверке политических заставляли петь молитву… На каждую законную просьбу отвечали бранью и криком. За малейшее нарушение каторжного устава сажали в темный сырой карцер на хлеб и воду.

Карцеры помещались в нижнем этаже, в полуподвале, размером не более двух аршин на два. Небольшая голая кровать на железных прутьях, параша. Вот вся обстановка камеры. Небольшое окно, плотно закрывающееся чугунной ставней, дверь тоже чугунная, насекомых – клопов и вшей – там были миллионы, холод страшный, а теплой одежды брать не разрешалось. Просидеть 72 часа в этой адской яме было не шутка.

После вечерней поверки наступала длинная мучительная осенняя ночь. Спать размещались рано, кто как мог. Вдоль низких стен были приделаны железные рамы, обтянутые грязными мешками, – это были кровати. Ни подушек, ни одеял не полагалось. Но не все счастливцы могли спать на таких кроватях, камеры были переполнены, и большинство размещалось прямо на голом полу, вповалку. Спали и на столах, под кроватями и вокруг вонючей параши. Ночью было холодно и сыро, наступили морозы, в окнах не было стекол, был отчаянный сквозняк. Топить и не думали… Многие, раздетые, тряслись как в лихорадке. Здоровых было мало. Появились болезни – бронхит, лихорадка, головные боли, наконец, и тиф…».

В тюрьме происходил и так называемый военно-полевой суд. Сюда приезжали офицеры контрразведки и в конторе вершили свои дела.

«При допросах, – свидетельствует тот же И. Морозов, – давались откровенные намеки на взятку. За десять – двадцать – сто тысяч, смотря по делу, можно было получить свободу. Взяточничество с арестованных достигло громадных размеров. Это была свободная торговля человеческими душами.

А душ этих было немало. В одной только каторжной тюрьме около двух тысяч, затем губернская тюрьма, сыскное отделение, многочисленные участки и арестные дома – все было переполнено, битком набито разного рода людьми. Но не все, конечно, имели возможность дать выкуп за себя, большинство не имело ни копейки, голодало на черном хлебе и терпеливо ждало решения своей участи. А решения эти были просты и ясны.

По выражению одного старого сыщика, «сто плетей за шкуру и на вешалку – вот наш суд». Этот страшный суд решал свои дела по ночам, в глухом застенке, в составе двух-трех полупьяных офицеров. Приговор составлялся заранее, в коротких словах: «Расстрелять!», «Повесить!». Подсудимого вводили только для того, чтобы объявить ему эти страшные слова. Часто решения выносились заочно и объявлялись подсудимому перед стволом винтовки или под петлей веревки».

Однако широко применялся белогвардейцами и старый метод, простой и безотказный, избавлявший даже от такой пустой формальности, как военно-полевой суд, – убить «при попытке к бегству».

Побывал в этой страшной тюрьме и председатель организационной комиссии по созыву международного съезда инвалидов Первой мировой войны А. П. Дорофеев. Он рассказал нашей комиссии, как инсценировались такие «попытки к бегству»: «Нас было девять человек. Вывели из тюрьмы. Двое, будучи больными тифом, не могли идти и опирались на других товарищей. Только что завели за угол тюрьмы по Семинарской улице, конвой, идущий впереди и по сторонам, зашел сзади нас и построился развернутым фронтом. Нас же построили в два ряда по четыре человека, а я, девятый, был на правом фланге. Скомандовав нам: шагом марш, в то же время сами зарядили винтовки, и после пяти-шести шагов в упор, на расстоянии четырех-пяти шагов, в спину раздался первый залп, от которого упало шесть человек; вторично зарядили винтовки. Трое, оставшиеся в живых, бросились бежать, пользуясь темнотой, но, помню, один еще упал. Мы двое продолжали бежать по Семинарской улице… Закоченевший, я направился в домики, и вот в одном меня приняли, где я и скрывался до прихода Советской власти.

В газете же от 18 ноября 1919 г. появилась заметка, что при попытке к бегству расстреляны семь уголовных бандитов, двое из них бежали. Заявляю, что в нашей группе не было ни одного уголовного, все девять – политические»[1174].

Репрессии также проходили и в Харьковской губернии. Так, только в Ахтырке Харьковской губернии деникинцы расстреляли 280 человек, в Глухове – 73 человека[1175]. Характерно, что расстрелы преследовали, как показывают архивные данные, не только антибольшевистские, антиеврейские цели, но и более практические цели наживы. Много о подобных еврейских и нееврейских расстрелах выложено документов на сайте журнала «Скепсис»[1176].

27 июня 1919 г. в вестибюле гостиницы «Палас» в Ростове-на-Дону был убит офицерами Добровольческой армии Председатель Кубанской краевой Рады Н. С. Рябовол[1177]. Организатором убийства был дроздовец Д. Б. Бологовский[1178]. Заказчиком же убийства был член Кубанской Рады П. В. Карташев[1179].

В ночь с 29 на 30 июня 1919 г. произошло восстание заключенных Усть-Каменогорской тюрьмы. Восставшим удалось захватить здание тюрьмы и после этого предпринять попытку прорыва. После подавления восстания только в тюрьме было обнаружено 116 трупов арестантов. Убитые без похорон были закопаны в ямы на берегу Иртыша.

30 июня 1919 г. белые войска заняли Царицын. В городе прошли массовые расстрелы. На центральной площади Царицына и прилегающей к ней улице Гоголя были установлены виселицы. Повешенные с дощечками на груди с фамилиями висели здесь по несколько дней. Одним из них был председатель садковского сельсовета А. Д. Лепилкин[1180]. Другим местом массовых казней (расстрелов) пленных красноармейцев, наряду с рабочими Бекетовских лесозаводов, будет Капустная балка. В 1920 г. останки погибших здесь жертв будут перенесены в Бекетовку в братскую могилу. Новый памятник в виде дугообразной стелы по проекту архитектора Д. В. Ершовой будет открыт 6 ноября 1975 г. На стеле накладными буквами выложен текст: «Здесь в 1919 году 1500 героических защитников Красного Царицына были зверски расстреляны белогвардейцами». Даже учитывая возможную завышенность цифры, указанной на советском памятнике, общая численность расстрелянных в результате взятия Царицына (включая и первые расправы, и последующие расстрелы) превышала, на наш взгляд, несколько сотен человек.

Июнь 1919 г. В Новониколаевске раскрыта подпольная большевистская организация в польской дивизии. «Из участвующих были расстреляны поляки Драйцек, Жарич Ян, Пражмовский, Давидович, Пещинский, Кучинский, 3 русских: Юрлов, Павлов и Жлобинцев»[1181]. Расстрелы пробольшевистских солдат в наибольшей степени затронули Литовский батальон польской дивизии. Согласно воспоминаниям В. Дыбоского и расчетам В. Найдучса, всего в Новониколаевске в период пребывания в городе на сухарном заводе у заводской стены было расстреляно более 20 солдат[1182].