Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Райт Роберт

В сущности, ко времени написания Евангелия от Иоанна смысл и направление чудес Иисуса в общем изменились. У Марка Иисус не творит чудеса напоказ, порой даже прилагает старания, чтобы совершать их в уединении. (Ответ критикам, заметившим, что свидетелями чудес Иисуса были лишь немногие люди, помимо его последователей?) У Иоанна Иисус превращает совершение чудес в представления. Прежде чем воскресить Лазаря из мертвых — ничего подобного в других евангелиях Иисус не делал, — он говорит, что болезнь Лазаря была «к славе Божией, да прославится чрез нее Сын Божий». Более того, теперь чудеса недвусмысленно символичны. Исцеляя слепого, Иисус говорит: «Я свет миру»[748].

Довольно-таки нескромное заявление — впрочем, у Иоанна Иисус отнюдь не скромен. Ни в одном предыдущем евангелии Иисус не отождествляет себя с Богом. А у Иоанна он заявляет: «Я и Отец — одно»[749]. К тому времени христианские предания и теология развивались уже шестьдесят или семьдесят лет, они в меньшей степени, чем когда-либо, подчинялись воспоминаниям о реальном человеке Иисусе.

Все это указывает на то, что если мы намерены замахнуться на реконструкцию «исторического Иисуса» даже в самых общих чертах, начинать следует с древнейшего из евангелий — с Марка. Более многочисленные, чем в любом другом повествовании о жизни и словах Иисуса, неудобные и неприукрашенные факты в этом евангелии указывают по меньшей мере на некоторую степень достоверности.

Да приидет Царствие Твое

Каков Иисус у Марка? Прежде всего предприимчив и смел. Сразу же после того как Иоанн Креститель крестил его в водах реки Иордан, Иисус ушел в пустыню и провел там в одиночестве сорок дней. Этот эпизод выглядел бы сомнительно, но как прелюдия к карьере мессии он правдоподобен. Нам известно, что в поисках «видений» молодые коренные американцы намеренно придерживались аскезы и одиночества, а «видения» у них порой провоцировал галлюциногенный контакт со сверхъестественными существами. В Евангелии от Марка таким существом является сатана, искушения которого не заставили Иисуса отказаться от миссии.

Эта миссия была двоякой.

С одной стороны, она заключалась в том, чтобы исцелять людей, изгонять бесов и в отдельных случаях преумножать запасы провизии. В этом Иисус походил на других целителей и экзорцистов, в то время странствовавших по Палестине[750]. Вместе с тем он напоминает классического шамана из «первобытной» общины: после ученичества и благословения старшего товарища (Иоанн Креститель), а также периода аскетического уединения он набирается сил настолько, чтобы исцелять физически и психически больных[751]. Прибегал ли Иисус к ловкости рук, которой, как известно, пользовались многие реально существовавшие шаманы? (Одна научная книга об Иисусе так и называется — Jesus the Magician, «Иисус-фокусник».) Или у него просто был «дар» — допустим, успокаивать людей с болезнями, вызванными истерией, — который порождал достаточно историй успеха, чтобы его последователи могли распространять их, не преминув приукрасить? Или же его чудесные деяния целиком и полностью выдуманы его последователями в противовес широко известным случаям, когда от Иисуса требовали явить «знамения», но безуспешно?

Трудно сказать. Во всяком случае, если бы Иисус был одним из странствующих палестинских «чудотворцев», мы бы о нем никогда не узнали. Решающую роль сыграла вторая, нешаманская часть миссии Иисуса. У Марка сразу после возвращения из пустыни он идет в Галилею и проповедует приближение «Царства Божьего».

Здесь Иисус продолжает то, на чем остановился Второисайя полтысячелетия назад: действует в апокалиптическом режиме. Исайе представлялся день, когда Яхве наконец свершит суд над миром, когда долготерпеливые верующие возрадуются, так как гнетущий дисбаланс сил изменится. Иисус, как и Исайя, предвкушал время, когда «будут последние первыми, и первые последними», как он говорил. Но Иисус конкретнее называл время, когда это произойдет: очень, очень скоро. День спасения, когда добро наконец восторжествует над злом, уже близок. Отсюда и название «евангелие» — «благая весть». Первые слова Иисуса в Евангелии от Марка — «исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие»[752].

Каким должно быть пришествие этого царства? В некоторых высказываниях, приписываемых Иисусу, оно выглядит чем-то духовным и возвышенным, возможно, просто метафорой. «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: „вот, оно здесь“, или: „вот, там“. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть». Но эти строки Евангелия от Луки были написаны лет через пятьдесят после смерти Иисуса, вероятно, чтобы развеять нарастающие сомнения в том, что предсказанное Иисусом Царствие Божие придет со дня на день. Более достоверное доказательство содержится у Марка в виде самого предсказания: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе». Они сразу поймут, что именно видят: «Солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба»[753].

Драма приемлема, так как благословенное событие — не что иное, как совмещение идеального царства Бога, ранее существовавшего только на небесах, с несовершенным миром людей. Как сказано в молитве Господу, «да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе».

Этой волей Божьей недостойные будут изгнаны вон и обречены на вечные муки. Здесь Иисус явно не шутит: если твоя нога заставляет тебя спотыкаться, пока ты идешь по пути к спасению, отсеки ее, а «если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царство Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где… огонь не угасает»[754].

Где любовь?

Какими были критерии доступа? Что Иисус подразумевал под праведностью? Если мы прилагаем старания, чтобы восстановить «исторического Иисуса», какие из приписываемых ему нравственных учений действительно принадлежат ему? Ответ, который следует из самых ранних упоминаний его вести, разочарует христиан, убежденных, что Иисус проповедовал о безграничном милосердии Бога.

В Евангелии от Марка слово «любовь» появляется только в одном фрагменте[755]. Отвечая книжнику на вопрос, какая из библейских заповедей важнее всех, называет две: «первая… „возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею“… Вторая… „возлюби ближнего твоего, как самого себя“»[756]. Когда книжник соглашается, что эти заповеди действительно «больше всех всесожжений и жертв», Иисус говорит: «Недалеко ты от Царствия Божия».

Это определенно весть любви. Но любви в каких пределах? Мы уже видели, что в отрывке, на который ссылается Иисус — предписании Еврейской Библии любить своего ближнего — под «ближними» понимаются израильтяне. Иными словами, «ближний» — это сосед и соплеменник. Нет явных причин полагать, что в этом фрагменте самого раннего из евангелий, единственном у Марка, где появляется слово «любовь», слово «ближний» следует толковать более широко.

В сущности, есть причины полагать обратное. В двух евангелиях содержится рассказ о женщине, которая просила Иисуса изгнать беса из ее дочери. К сожалению для просительницы, она была не из Израиля. (В одном евангелии она названа «хананеянкой», в другом — «сирофиникиянкой».) Иисус, узнав об этом, отвечает одной из своих наименее лестных аллегорий: «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Женщина возражает жалобным «но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их»[757], после чего Иисус смягчается и бросает ей эти крохи — изгоняет бесов.